Девушка в белом с огромной собакой - [19]

Не имея сил остановиться, Шувалов налетел на идущий сквозняком товарняк, ударился со всего маху грудью о движущийся вагон, и начало его кувыркать до самой вышки линии электропередачи. Уже скомканный и переломанный, он врезался в вышку, да так под ней и остался.

В первые секунды Зуев ничего не понял, а когда прошел состав, он кинулся к Шувалову. Падая и поднимаясь, Зуев бормотал какую-то несуразицу, чертыхался и потихоньку трезвел. Своего друга он нашел уже мертвым. Слабый свет станционных фонарей мешал ему как следует разглядеть Шувалова, да это и к лучшему, потому что, не готовый к несчастью, Зуев увидел бы во всех подробностях вдребезги разбитую голову Шувалова и совершенно почерневшее лицо.

– Витя, – опасаясь самого худшего, прошептал Зуев. Он встал перед Шуваловым на колени и потряс его за плечо. – Сильно тебя, Витя? Ну и дурак же ты, – запричитал Зуев. – Куда полез? Смотреть же надо. Ну, очнись же ты, черт! Нам же еще домой ехать. – Зуев попытался приподнять голову Шувалова, но влез всей пятерней во что-то горячее, густое, как кисель. При этом пальцы Зуева нащупали края дыры, совершенно непредусмотренной в этом месте.

Только тут Зуев понял, что произошло. Он содрогнулся от ужаса, медленно вытянул пальцы из «киселя» и провел ими по шуваловскому пальто. О многом подумал Зуев в этот момент. Была там и мысль позвать на помощь, и Зуев посмотрел туда, где в полукилометре светилось здание чаплинского вокзала, а увидел он в нескольких метрах от себя огромного пса с мертвыми человечьими глазами.

Ночевал Зуев в местном отделении милиции. Через час после несчастного случая Шувалова отвезли в морг при чаплинской больнице, а Зуева, как подозреваемого или свидетеля доставили в милицию. Там при ярком свете, в тепле Зуев совсем протрезвел и рассопливился. Он начал плакать, биться головой о стену, и даже самый опытный из работников этого отделения целых два часа не мог добиться от него связного рассказа о случившемся.

Следующий день Зуев помнил плохо. Как сомнамбула, он куда-то ходил, что-то показывал, смотрел, как милиционер ползает по земле с рулеткой. Затем он получил вещи, найденные в карманах у Шувалова, и деньги на телеграфе. Побывали они с милицией и у старика, который их приютил. Тот тоже что-то рассказывал и даже изображал в лицах.

Если бы ничего не произошло и наших путешественников забрали в милицию, Зуев врал бы, наверное, безбожно, сочинял бы всякую всячину о свадьбе в Бердянске или конгрессе в Мелитополе. А сейчас он, даже не осознавая того, рассказывал все как есть, и ему не было ни страшно, ни стыдно. Ему было до такой степени на все наплевать, что он и не заметил, как вся эта волокита закончилась, и он остался один на вокзале с билетом до Москвы и какими-то бумагами в кармане.

Прямо к приходу поезда к первому багажному вагону подъехала машина. Из нее вытащили носилки, и Шувалова погрузили в вагон. Зуев помог уложить друга на длинный стол, затем он вернул носилки санитарам, а сам остался в вагоне с Шуваловым.

Два проводника довольно спокойно отнеслись к тому, что им придется ехать в обществе мертвеца. Видно, это было им не впервой. Тот, что постарше, даже выдал Зуеву побитое молью солдатское одеяло для Шувалова. Заворачивал Зуев своего друга долго и добросовестно. Подоткнул под него со всех сторон концы, укутал ноги, а потом принялся искать что-нибудь подложить под голову. Пожилой проводник сообразив, чего он хочет, грубовато прикрикнул:

– Да что ты его, как живого? Накрыл и ладно.

– Что? – рассеянно переспросил Зуев. Проводник, увидев лицо Зуева, смутился и ушел к себе в купе.

Никогда и никуда еще так долго не ехал Зуев. Он расположился на каких-то ящиках, постелил на них два пальто – свое и Шувалова – и всю дорогу лежал, глядя в грязное зарешеченное окно. Многое он передумал за эти часы, многое вспомнил. Воспоминания его были отрывочными, хотя он и пытался проследить от начала до конца все эти годы, что был знаком с Шуваловым. Он без конца сбивался, перескакивал с одного события на другое, часто впадал в какую-то болезненную полудрему, а очнувшись, каждый раз возвращался к началу – к знакомству с Шуваловым. Собственно, знакомство это было самым что ни на есть прозаическим – познакомились у общего приятеля. Но приятеля того Зуев на видел уже много лет, а Шувалов почему-то не только остался, но и вошел в его жизнь надолго. Очень надолго, до последнего своего дня.

Было у Зуева такое ощущение, будто он связан с этим человеком некой пуповиной. Нельзя сказать, что они не могли жить друг без друга, но когда Шувалова не стало, Зуев вдруг почувствовал, что мир сильно изменился – из него выпало какое-то очень важное, необходимое для него звено. Зуев понял, что Витя занимал серьезное место в его жизни. Будто он, Шувалов, стоял между ним и пустотой, которая частенько маячила за его спиной. И вот друга не стало, и открывшийся вид напугал Зуева.

Размышляя над этим, Зуев долго не мог понять, чего ему не хватает: человека или осознания того, что этот человек жив и здоров? Приятеля и собутыльника или протеза, который позволял ему худо-бедно функционировать в этом странном мире. И он понял, что со смертью Шувалова стало меньше его, Зуева. Он понял, что человек начинает задумываться о скоротечности жизни, когда умирает не сосед, не родственник, а часть тебя самого в лице кого-нибудь из близких, и тем более значительная часть. Это и есть первый привет оттуда, первая горсть земли на крышку твоего гроба.