Девушка с делийской окраины - [58]

— Басанти-и-и! Верни-и-и-и-сь! — что было мочи заорал Дину.

— Беги, беги за ней! — набросилась на него Рукмини. — Да беги же, говорят тебе! Прикончит ведь ребенка!

Дину выскочил за дверь и, не прекращая звать Басанти, побежал в ту сторону, куда умчалась она. Однако Басанти будто сквозь землю провалилась: ее не было видно ни на дороге, ни у пруда, ни в зарослях кустарника.

Не найдя Басанти, Дину вернулся и молча присел на кровать. Рукмини ничком лежала на земляном полу и издавала протяжные стоны. Ее бил озноб.

— Ничего не случится… и нечего плакать, — громким голосом говорил Дину, как все безвольные люди, когда стараются убедить себя и других, что никакой опасности нет.

— Случись что с моей крошкой — своими руками задушу ее щенка! — злобно выпалила Рукмини. — А ты тоже хорош! На глазах утащили ребенка, а он хоть бы палец о палец ударил!

А тем временем Басанти носилась вокруг дома, в котором жил врач. Она уже раз пять принималась осторожно стучать в дверь. Выждав еще несколько секунд, она стала колотить в дверь ногой.

— Доктор-сахиб!.. Откройте! Откройте, пожалуйста!..

Наконец в окне загорелся свет, и дверь открыл сам доктор. Перед ним, тяжело дыша, почти теряя сознание, стояла молодая женщина с ребенком на руках.

— Осмотрите его… доктор-сахиб, — задыхаясь, еле слышно проговорила она. — У него… понос начался. И дышит… слышите как?

— Когда хотят, тогда и приходят… — недовольно заворчал он. Но, кинув беглый взгляд на искаженное страхом лицо пациентки, сразу же стал добрее: — Иди за мной. — И, повернувшись, зашагал по коридору.

В кабинете доктор уложил ребенка на кушетку, быстрым движением снял тряпку, которой тот был перевязан, и долго осматривал и ощупывал крохотное тельце.

— А почему он глазки закатывает?

— Пройди вон туда, сядь и не мешай мне, — раздраженно бросил доктор, и Басанти, отойдя от кушетки, покорно уселась на краешек стоявшего у стены дивана.

— Он будет жить? — с тревогой в голосе спросила она.

Наклонившись над ребенком, доктор продолжал молча обследовать его.

— Что с ним? — наконец сухо спросил он.

— У него… кровавый понос, доктор.

— Где ты увидела кровавый понос? — протягивая пеленку Басанти, резко спросил он. — Где, я спрашиваю, кровавый понос?

— Значит, он будет жить, доктор?

— Что же все-таки случилось с ним, объясни мне.

— У него начался понос, доктор, дышать стал этак… с перерывами… и глазки закатывать. А ручки и ножки вдруг холодеть стали. Тут я его в охапку — и прямо к вам…

Доктор, как видно, был не из разговорчивых. Он молча прошел к столу и, взяв бумагу, стал писать. Потом повернулся к дрожащей Басанти и, протягивая ей рецепт, скупо улыбнулся.

— Это лекарство будешь давать ему через каждые три часа. Поправится твой ребенок.

Басанти вскочила с дивана и с благодарностью посмотрела на доктора. Она почувствовала огромное облегчение и радость.

Уже была глубокая ночь, когда, крепко прижимая к груди ребенка, Басанти возвращалась домой. У нее было такое ощущение, будто все, что произошло недавно, привиделось ей в кошмарном сне, а сейчас дурной сон кончился. На руках у нее спал ребенок, и дыхание его было спокойным и ровным.

«Что же это делается со мной?» — уже не раз спрашивала она себя и ответа не находила.

Войдя в мазанку, она осторожно передала ребенка бросившейся ей навстречу Рукмини.

— Возьми его! А я сбегаю за лекарством. — И, вынимая из сумки деньги, сказала: — К доктору его носила, а при себе — ни пайсы. Хорошо еще, что денег не потребовал…

Глава 15

Снова дни потянулись за днями, однако после той памятной ночи Басанти переменилась — озлобления, ревности, зависти больше не было в ее сердце. На нее снова снизошло умиротворение, и она радостно щебетала целыми днями, как и раньше. Это была прежняя Басанти — жизнерадостное существо, душа которого всегда была открыта свету и добру. А когда ей становилось особенно радостно, она пускалась в пляс, беспричинно смеялась и веселилась. Такой уж у нее был характер.

В ту ночь, когда, прижимая к груди больного ребенка, она с улыбкой вошла в мазанку, Рукмини наконец поняла, что не погубить ее ребенка хотела Басанти, а, наоборот, вырвать из лап смерти. Ни слова не произнесла она тогда, только, громко всхлипывая, заплакала от радости. Сама же Басанти никак не могла разобраться, то ли действительно ребенок был при смерти, то ли она поддалась панике.

Теперь, после всех тревог и волнений, душа ее вновь обрела покой.

Несколько дней спустя она сообщила домашним о своем решении:

— Тут неподалеку я хочу поставить тандур. Вот и будем работать все вместе.

— Что ты мелешь? — скривился Дину.

— Я поставлю тандур, — спокойно отвечала Басанти. — И мы будем работать все втроем.

Дину все еще не мог взять в толк, о чем она говорит. Глядя на него, Басанти рассмеялась.

— Ну, что смотришь, как сыч? Повторяю тебе: я поставлю тандур. Тут неподалеку есть небольшой пустырь, вот там и поставлю. Будем печь лепешки, готовить приправу: ну, горох, овощи, еще что-нибудь и тут же продавать… Я узнала: когда-то там уже стоял тандур.

Дину сердито хмурился и презрительно кривил рот. Работа эта казалась ему слишком обременительной, более того, даже недостойной. Одно дело — готовить дорогие угощения на свадьбах, и совсем другое — печь на продажу грошовые лепешки! Однако на свадьбы его давно не приглашали, а никакой другой работы он так и не нашел, дома же — как-никак — две жены и два ребенка. Но выйти из роли хозяина и повелителя он уже не мог.