Девушка под сенью оливы - [173]

Весь следующий день они провели в номере. Лежали на кровати, забившись между простынями, без устали даря наслаждение друг другу. Оказывается, она может не только получать, но и давать, и в их телах имеется столько неизведанных доселе уголков, которые способны одарить радостью и нежностью любимого человека. Они занимались любовью страстно, самозабвенно, забыв о том, что идет война и что ему скоро на фронт. Не было войны, не было его офицерской формы, не было прошлого и будущего, был живительный поток чувственных удовольствий, в которых она купалась, не думая ни о чем. Ей было хорошо лежать обнаженной в его объятиях, снова и снова отдаваться ему, ее пьянили неведомые ранее эмоции, и только это имело значение, только то, что происходит сейчас с ними обоими в номере заштатной гостиницы. Это «сейчас» было для нее важнее всего на свете.

2001 год

Сколько бессонных ночей я провела потом, освежая в своей памяти воспоминания о тех днях. Я спала с врагом, я пошла на поводу у самых грубых и примитивных инстинктов, я предала светлую память Брюса, укорял меня разум. Отпуск Райнера подошел к концу, и он уехал, пообещав, что обязательно отыщет меня после войны, и тогда мы будем вместе. Как ни странно, я поверила ему. Я все ждала от него письма и, естественно, так и не дождалась.

Тогда впервые передо мной во всей неприглядности предстал мой короткий военно-полевой роман. Любовная интрижка с врагом, вот что это было на самом деле. Я, не дожидаясь других, сама коротко остригла свои волосы, как это повсеместно делали с женщинами, спавшими с немцами, и добровольно выставила напоказ свой грех. Правда, те, другие, в один голос твердили, что их изнасиловали. У меня же и такого оправдания не было. Ведь я отдалась майору добровольно. Все мои попытки устроиться в Афинах медсестрой окончились крахом. Меня никуда не взяли. Отверженная, лишенная всяких средств к существованию, я была вынуждена обратиться за помощью в швейцарское посольство. Те дали мне временный приют и в конце концов отправили домой, где я пережила самый настоящий коллапс. Отец умер, Брюс погиб. Жить больше было незачем.

Эвадна долго не решалась сообщить мне о гибели Брюса, а когда она все же рассказала мне эту страшную новость, то в первую минуту я даже ничего не почувствовала. Я тогда была похожа на живой труп: ни слез, ни сожалений, ни боли утраты. Лодка без руля и ветрил, затерявшаяся в безбрежных океанских просторах, вот чем я тогда была. Впрочем, я не люблю вспоминать тот сумрачный период своей жизни.

И вот я снова сижу под своей любимой оливой, и мне хорошо и покойно, как это бывает, когда просыпаешься после долгого сна. Я не была сумасшедшей психопаткой, и в моем поступке не было ни грана безумия. Просто я была женщиной и хотела оставаться женщиной. Но мои уста навеки скреплены печатью. Есть вещи настолько интимно личные, что ими не принято делиться ни с кем, даже с самыми близкими на свете людьми. Всю свою жизнь я в одиночестве тащила на себе груз былых воспоминаний, в полной мере прочувствовав на собственном опыте, что это такое – одиночество. Горька сия чаша, испитая мною до дна. Но вот и мое долгое путешествие подходит к концу. И я подумала, что даже самая глубокая печаль должна же в конце концов найти себе выход. Так когда-то случилось со мной и Райнером. Меня никто не принуждал, не толкал силой в его объятия. Но мне, как и ему, хотелось тепла и участия, я жаждала утешения и понимания. И все это я не только сполна получила, но и дала сама. Сошлись два одиноких человека, и между ними высеклась искра страсти. Наша страсть не была порочной, в ней не было распутства, она вся была соткана из одной печали и нежности.

Райнер был тоже глубоко травмирован тем, что видел и что пережил на Крите. Воистину, этот немец стал для меня и преступлением, и наказанием, ибо всю жизнь я не переставала думать о нем. Я пыталась представить себе, что случилось с ним после войны, вернулся ли он живым с фронта, нашел ли для себя собственную формулу примирения с прошлым. Трудно любить, когда вы оба по разные стороны баррикад. А ведь мы с ним так во многом схожи. Пожалуй, случись наша встреча в другое время и при других обстоятельствах, и все могло бы сложиться совсем иначе, кто знает. Но это правда, у каждой любви свой пейзаж. Каждый любовный роман разворачивается в своем ландшафте. Для нашей с Райнером любви таким ландшафтом стали Афины. В этом городе наша любовь расцвела, и здесь же она и увяла. Все было кончено.

В жизни каждого человека наступает момент, когда он может наконец простить себе слабость. Две недели, проведенные в Афинах с Райнером, – это не просто две недели. В сущности, за что прощать себя? За то, что я не сумела до конца выдержать образ стойкой и непреклонной медсестры? За то, что очертя голову бросилась в любовный омут тогда, когда уже не был сил, чтобы жить? В тот момент, когда я сама как никто нуждалась в защите и в помощи. Раковина, в которой я пыталась спрятаться, была уничтожена. Война разрушила все. Если бы не он, я могла бы погибнуть. Ведь погибло столько людей, а я осталась жива. Значит, в этом был какой-то свой, особый смысл.