Девушка лет двадцати - [70]

– При такой системе вам и впрямь не обойтись без диктатора.

– Вот именно! Достаточно вдуматься, и это становится ясно само собой. Судя по вашему тону, вы не слишком верите в реалистичность такого плана. Но как бы было прекрасно для всех, если бы такую систему запустить в действие!

– Вы хотите сказать, какой бы это повлекло научный прогресс?

– О нет! Научный прогресс меня нисколько не волнует! Не в этом дело. Грандиозность самого чуда, вот что! Скажите-ка, Дуг, вы читаете научную фантастику?

– Наверное, это глупое объяснение, но мне приходится столько слушать музыки, что не остается времени даже читать, что я сам пишу, не говоря уже о книгах!

– Да-да, я понимаю, но при всем к вам уважении я бы порекомендовал вам хоть изредка заглядывать в подобную литературу. Она более убедительно, чем я, объяснит, покажет вам, сколь грандиозную идею чуда я пытаюсь развить и тому подобное. Эта идея с каждым годом становится все более и более насущной, по мере того как человечество все меньше и меньше волнует религия. Вот вас как сильно она волнует?

Повторение или случайное совпадение? Секс посредством (или внезапным прорывом из-под) диктатуры, религиозность, стоящая за разоблачением космических странствий. Можно не сомневаться, я был свидетелем вполне вызревших политических убеждений: еще немного, и детсадовское прошлое станет ключом к источникам и сумме моего дохода, а случайно оброненное мною слово об исчезновении части выкупа за легендарного царя Атагуальпу немедленно явится поводом для обвинения в психопатической наследственности. Между тем мне предстояло ответить на заданный вопрос, тем более что Вивьен, вместо того чтобы послать отцу взгляд «Да, ладно тебе, папочка!», на который я рассчитывал, развернулась в своем кресле, устремив на меня полный нежного выжидания взгляд.

– Вы уж извините, но, боюсь, об этом я никогда особо не задумывался!

– Не стоит извиняться и пугаться, если говоришь правду! Говорите, никогда не задумывались? Вы хотите сказать, совсем никогда? – произнес мистер Коупс донельзя кротко.

– Ну… может и…

– Но ведь ты понимаешь, что нашим миром все не ограничивается? – сказала Вивьен. – Я же знаю, у тебя масса чего сказать на этот счет. Скажи что-нибудь! Так надо.

– Не понимаю зачем?

– А ты когда-нибудь пытался? Понять зачем?

Тут мистер Коупс впервые за все время нахмурился, но не с укором, а в раздумье:

– Мне кажется, между собой вы не раз эту тему обсуждали, правда?

– Нет, папочка. Ни разу.

– Ни разу? Но это прямо-таки удивительно!

– Просто как-то разговор не заходил, – сказал я, чувствуя себя слегка припертым к стенке. – И я бы не сказал, что это уж так удивительно. Уж не до такой степени, во всяком случае.

– Нет, удивительно, я бы сказал, в смысле статистики, – заметил мистер Коупс, – если сравнить конспективно два последних столетия с двумя последними десятилетиями. И, даже изучив данные за более короткий отрезок времени, я беру на себя смелость утверждать, что цифры, в целом по стране, а не только в юго-восточной ее части, будут свидетельствовать не в вашу пользу. Я бы не взялся говорить за весь остальной мир. Однако прошу вас, продолжайте!

Я совершенно не понимал, почему и что я, собственно, должен продолжать, но тем не менее продолжал:

– Просто я живу себе день за днем, как и многие, что бы они о себе или о других на этот счет ни говорили, – в общем, живу, как все, кого я знаю и вижу, кроме, быть может, горстки пророков и тому подобной публики. И потому, мне представляется, то, что мы говорим себе и своим друзьям о себе, не так-то уж и важно.

– Ну почему же! В конце концов это естественно – думать и разговаривать о том, как ты живешь. Я бы назвал это в самом буквальном смысле свойством человечества. Было бы смешно, если бы солдат вовсе не думал и не говорил о войне, правда? Скажите, много ли вы знаете моряков, которые не думают и не говорят о море?

– Ведь надо же во что-то верить! – вставила Вивьен, в лице и голосе которой уже не ощущалось прежней теплоты. – Каждый должен верить.

Стараясь держаться легко и непринужденно, я сказал:

– Сейчас ты скажешь, что тебе совершенно все равно во что, лишь бы во что-нибудь!

– Предположим, да! На самом деле нет, но предположим, и что?

– Ну, господи, ведь тебе не все равно, фашизм это или коммунизм! Или власть цветов, или всеобщая любовь, или что там еще…

– Я не имела в виду какую-нибудь глупость или что-то агрессивное. Я говорю о чем-то разумном. Я думала, ты понимаешь.

– Ладно, прости, но все равно мне кажется…

– Очень-очень даже вероятно, – вмешался мистер Коупс, – что каждый, кто хоть что-нибудь сделал на земле, во что-то верит, и я под «чем-нибудь» имею в виду не обязательно нечто знаменательное, просто что угодно. И точно так же, пожалуй, очень-очень вероятно, что тот, кто сделал просто что-нибудь, – просто человек, две руки и две ноги. Но я, кажется, снова вас перебил.

– Нет-нет, не перебили, мистер Коупс! Я уже полностью исчерпал свои возможности рассуждать на эту тему. Хотя, признаюсь, не так уж много их имел.

Единственная остававшаяся у меня в запасе возможность включала мою веру в самое веру во что-то разумное, а также мысль о том, насколько разумным должно быть это «что-то», чтобы иметь право считаться разумным, однако я умолк. То же весьма скоро сделали два других моих собеседника. После чего Вивьен сказала, что пойдет приготовит кофе, а мистер Коупс повел меня опять в свой кабинет, где налил два стакана портвейна.