Девушка лет двадцати - [67]

– И он живет один?

– Да, уже девять лет, с тех пор как умерла мать. Но мы, то братья, то я, навещаем его каждую неделю. Поодиночке, чтобы ему растянуть удовольствие. Обедает он в пабе, а на неделе по утрам к нему ходит женщина, готовит, так чтоб он мог вечером разогреть. И еще убирает в доме.

– И чем же, собственно, он все время занимается?

– Ну, разная его деятельность среди верующих заполняет все утро вплоть до обеда. Кроме того, он любит музыку. Во всяком случае, ему нравятся Гилберт и Салливан,[6] еще венские вальсы, ну и тот, кто написал «Веселую вдову».[7] Хотя для тебя это, наверное, не музыка.

– Почему же, музыка! Многое из этого весьма недурно.

– В своем роде. Ведь ты же именно так считаешь?

Последнее замечание я счел для нее нехарактерным.

– Ну да, если угодно! Но даже если так, почему не считать это музыкой?

– Хотя бы потому, что почти все из того, что все считают музыкой, ты музыкой не считаешь.

За исключением времени, проведенного нами в моей спальне примерно час назад, сегодня Вивьен пребывала в гораздо большей хмурой озабоченности, чем ей полагалось по понедельникам. Вместе с тем чувствовалось, что она искренне старается взбодриться, не допуская, чтоб все шло как идет и чтоб я сам с этим разбирался. Это было для меня ново. Однако наш автобус, третий, на который удалось сесть, остановился на требуемой остановке раньше, чем я успел все это обдумать, и я тут же обо всем позабыл, залюбовавшись знакомой (и неизменно возбуждающей меня) энергичной походкой Вивьен, когда мы шли по тротуару, а также незнакомым и очаровательным шелковым табачного цвета брючным костюмом, в котором она оказалась.

– Отсюда пешком всего пара минут.

– Вив, какой на тебе прелестный костюм! Новый?

– Да, сегодня купила. Невероятно, ты впервые в жизни сделал мне комплимент насчет одежды!

– Прости, но я…

– Ради бога! – Вивьен взяла меня под руку. – Знаешь, когда в первый раз кого-нибудь привожу, мне вечно как-то не по себе, понимаешь, как все пройдет. Обычно кончается благополучно, но я постоянно заранее переживаю.

Здесь было бы вполне уместно задать вопрос, почему она решила вести к отцу меня, однако теперь, как и всегда, когда встает проблема подобного рода, я совершенно не мог придумать, как бы сформулировать свой вопрос, чтобы он не повлек за собой сначала реакции типа «какого черта» и завершающего шлейфа типа «ради бога, не надо». Потому я просто спросил:

– А ты того другого типа водила?

– Какого?

– Ну, того. Сама знаешь.

– А! Так, ненадолго.

– Но, я думаю, задолго до того, как решила повести меня?

– Да! Он в большей… он как-то серьезней подошел к этому вопросу, чем я ожидала от тебя.

– Пожалуй, это понятно.

Мы шли мимо ряда маленьких домиков с садиками за глухими оградами и с витражными панелями на парадных дверях. Вивьен подвела меня к одному из них и нажала кнопку звонка.

– Я полагаю, он знает, что мы спим с тобой? – неожиданно спросил я.

– О, мне кажется, да!

– Кажется?

– Он никогда не спрашивает, а я никогда не рассказываю. Вообще не рассказываю, не только про тебя. Но мне кажется, он знает. Должно быть, знает.

– Ну и чудесно!

Дверь отворилась, и маленький, коренастый человечек впустил нас в дом. Он был лысый, с коротко стриженной бородой, которая (образ мгновенно и четко выстроился у меня в мозгу) обрамляла его безусую физиономию. Увиденное вкупе с тем, о чем мы только что обмолвились с Вивьен, немедленно навело меня на мысль, что на самом деле она решила таким образом вбить клин между мной и тем другим типом. Но вот я уже упрекал себя за то, что приписываю ей такой типично, даже вульгарно вандервейновский ход. И тем не менее не раз за этот вечер на меня вдруг накатывало подозрение, что передо мной специально нанятый Роем актер, получивший задание завлечь, втянуть меня обманным путем в очередную махинацию.

– Как поживаете, мистер Коупс?

– Очень рад снова вас видеть! Хотя разве вы… Вы не…

Тут старичок принялся что-то выделывать щеками и подбородком, обычному постороннему ничего не сказавшее бы, однако, на мой взгляд, с достаточной убедительностью свидетельствовавшее, что он связал мое появление с образом того другого типа, чем поверг меня в некоторое разочарование и недоумение: неужто мое сходство с этим неизвестным было не столь отдаленным? Но тут я вспомнил, как Вивьен говорила, что он всего на дюйм ниже ее, а значит, на целых восемь ниже меня, и снова повеселел. Хотя, может, у нее имеется еще один другой тип?…

– Нет, папа, это мистер Йенделл, Дуглас Йенделл, – сказала Вивьен, как всегда пытаясь предотвратить возможное «Рэндэлл» и тому подобное у тех, с кем меня знакомила.

– Понял, понял, Вивви! Не волнуйся, детка! Проходите в дом, что мы тут стоим! Давайте-ка взглянем, что бы нам такого выпить.

Мы прошли в комнату, по-видимому кабинет, с открытым шведским бюро, пишущей машинкой, почтовыми весами, со множеством справочников – или чем-то в этом роде; стены были сплошь увешаны картинками, свидетельствовавшими о пристрастиях хозяина. Я отметил репродукцию «Света мира» Хольмана Ханта, фото епископа Кентерберийского, одного известного американского евангелиста, одного негритянского священника и еще кого-то, очень сильно напоминавшего Семюэля Весли, потом литографическое изображение Гайдна (по-видимому, в момент создания «Сотворения мира»), какие-то манускрипты, свитки, иллюминированные рукописи.