Девушка из универмага - [44]

Оживившись, она разрезала веревки на обоих пакетах и сперва открыла маленький, руководствуясь принципом «оставлять самое лучшее напоследок».

— Лилии из долин и какие красивые! Кто бы мог послать их? — на подарке не было имени и Вин напрашивался ответ, который испортил ей все удовольствие, но, впрочем, на ко­роткое время. Она раскрыла большой пакет, и на обертке прочла слова, нацарапанные карандашом, очевидно, с лихо­радочной поспешностью: «От Урса Лигии, с почтением и пожеланиями веселого Рождества. Пожалуйста, примите также и лилии».

Мисс Ливитт пожелала засвидетельствовать свое обожа­ние белокурому гиганту, послав ему корзину цветов, нося­щих ее имя и купленных на часть «сдачи», оставленной ей м-ром Логаном. Предмет ее обожания тотчас же переслал их по другому назначению. Но Вин этого не знала, и он считал, что она и не должна этого знать. Цветы всегда оста­ются цветами!

Девушка была так обрадована, что лилии исходят от Урса, а не от другого лица, что почти готова была целовать их. Затем, почувствовав облегчение, она приподняла крышку большой картонки и испустила крик, похожий на плач. Там, в шелку и кружевах, с закрытыми глазами и улыбающимися губами лежала «Маленькая сестричка».

— О, его часы, часы, которые он предлагал в залог, — бормотала она. И сидя на кровати с большой куклой в ру­ках, она пролила несколько печальных и благодарных слез на неповинную головку куклы. Теперь она поняла все, вплоть до «ловкой проделки».

Глава XVII. Согласие на приглашение.

Наступил уже июль, и Нью-Йорк походил на огромные, герметически закрытые турецкие бани, в которых можно было войти, но, раз войдя, приходилось оставаться, так как не было выхода и не было часов, когда бы они были закрыты. Большинство порядочной публики, за исключением совер­шивших убийства и тому подобные дела, как сообщали вос­кресные приложения газет, разъехались на море, или в горы, еще до того, как турецкие бани открылись на лето. Но в воскресных приложениях ничего не говорилось о приказ­чиках больших магазинов, так как их принимают за «поря­дочных» людей только в ограниченных кругах и они не со­вершают убийств и тому подобных дел, хотя иногда и вос­хищаются ими.

По словам газет минувшие зима и весна были очень оживленными. Редко когда бывало столько красивых и зна­чительных дебютантов. Хорошенькие девушки и восхитительные мужчины украшали каждую страницу календаря, подобно лепесткам розы. Было множество автомобильных гонок и состязаний в футбол и бэйзебол для мужчин и жен­щин, и других состязаний, менее шумных, но почти столь же страстных. Происходили обеды и балы, первые предста­вления в опере, празднование дня рождения Вашингтона, праздничные семейные поездки в Адайрондак и пасхальные церковные процессии для тех, кто не уехал за границу или во Флориду. Среди тех, кто избрал Флориду, были мисс Рольс и ее брат. Эна подверглась приступу инфлуэнцы по­сле того, как лорд Райган уехал и было объявлено о его помолвке с его богатой ирландской кузиной. Некоторые до­ходили до такой низости, что утверждали, будто Эна слегла в разгаре сезона не от гриппа, но от огорчения. Когда Эна смогла выходить после болезни, она заявила, что она умрет, если не отправится в Пальм Бич, и потому мать взяла ее туда вместе с Питером, не говоря уже о горничной Эны. Питеру не улыбалась перспектива сопровождать их. Отъезд из Нью-Йорка серьезно нарушал его планы и полупланы, разбивал его надежды и полунадежды. Но отец не хотел уезжать, а мать и Эна не могли обойтись без мужчины. Пи­тер в этот момент был единственным подходящим мужчи­ной, и только в апреле Эна почувствовала себя настолько хорошо, чтобы вернуться снова на север. К этому времени во всех газетах, начиная с больших и кончая маленькими, было напечатано об ее обручении с маркизом ди-Риволи, и даже самые недоброжелательные люди должны были при­знать без всяких оговорок, что потеря графа и приобрете­ние вместо того маркиза является не малым успехом в жизни.

В турецких банях, какие представлял собой в июле Нью-Йорк, универсальный магазин Питера Рольса был одной из самых жарких комнат. Мисс Рольс не вернулась из Лонг-Айленда для выбора себе здесь приданого, как сообщала одна плохо осведомленная газета. Вместо этого она отправилась в Лондон и Париж, так как там было прохладнее и казалось бо­лее шикарным, чтобы между ней и Нью-Йорком был Атлан­тический океан. Она отправилась вместе с разведенной итальянской принцессой, которая познакомила ее с марки­зом ди-Риволи, и мать и Питер были отпущены.

Без сомнения, в других универсальных магазинах в июле этого года было столь же жарко, или даже еще жарче, чем в магазине Питера Рольса; но Винифред Чайльд казалось, что на тропике Рака более прохладно, чем в «Руках». У большинства приказчиков от жары глаза готовы были вы­лезть из орбит и их жилы чуть не лопались.

Вин так побледнела и похудела, что Сэди Кирк сравни­вала ее со стеблем Сельдерец[8]. Сама Сэди, согласно собствен­ной критической оценке, «сморщилась и увядала в болоте», но, впрочем, обе девушки имели мало случаев обмениваться замечаниями насчет наружности друг друга, так как, в то время, как Сэди осталась в игрушечном отделении, Вин была переведена в отделение накидок. Это могло служить объяснением загадочного поведения Мэггисона. Стойкость девушки испугала желающего быть «волокитой» и напомни­ла ему, что образцовый управляющий никогда не должен упускать из рук прирожденной приказчицы. Но на этот раз он не послал за Вин, и перчаточное отделение было не для таких, как она; потому она оказалась в отделении накидок.