Девушка из лаборатории - [78]

Итак, готовясь совершить невероятно сложное путешествие к лифту, я присела возле ксерокса на один из стульев для посетителей и откинулась назад, наполовину скрывшись за огромным животом.

— Кажется, я поняла, — заявила я вслух. — Такой мне предстоит быть до конца дней своих. Он никогда не родится. Спустя восемнадцать лет внутри меня будет жить взрослый мужик.

Я не воспринимала эти слова как шутку, но секретарши за стойкой сочувственно хихикнули.

В этот момент вошел Уолтер, глава отдела, и я по привычке встала со стула, как солдат, вытягивающийся по стойке «смирно» в присутствии старшего по званию. Единственная — или почти единственная — женщина, получившая должность профессора в этом древнем и увитом столетним плющом филиале университета, я инстинктивно знала, что должна скрывать любую физическую или психологическую слабость, которые сопутствовали моему состоянию.

К сожалению, на ноги я поднялась слишком резко: кровь отхлынула от мозга, и перед глазами потемнело. Я быстро села снова, спрятав лицо между коленями, и принялась ждать, пока головокружение отступит. Это ощущение невыносимой легкости было мне хорошо знакомо: всю жизнь страдая низким давлением, я к тому же мало ела, поскольку воспринимала прием пищи как бесконечно повторяющуюся обязанность. Уолтер удивленно оценил мое подражание выброшенному на берег киту, а потом прошел в кабинет и закрыл за собой дверь. Отказавшись от предложенного кем-то стакана воды, я проковыляла к лифту, мучимая неясной тревогой.

На следующий день в половине седьмого вечера Клинт заглянул ко мне из своего кабинета, который находился на противоположном конце коридора. На лице у него было написано такое смятение, как будто предстояло сообщить о чьей-то смерти. Привалившись к косяку, Клинт мрачно сказал:

— Слушай, ко мне сегодня заходил Уолтер. — Он замолк и поморщился. — Просил передать, чтобы ты больше не приходила, пока не закроешь больничный.

— Что? — В моем крике было больше страха, чем злости. — Как они могут так поступить? Это моя лаборатория, я ее создала…

— Знаю, знаю, — вздохнул Клинт. — Они все придурки.

Его голос звучал мягко и успокаивающе.

— Не думала, что у них есть такое право, — ответила я, чувствуя, как это задевает меня все глубже. — Почему? Он объяснил почему?

Сколько раз я задавала этот вопрос людям, облеченным властью, столько же раз не получила на него ответа хоть немного убедительного.

— Сказал, это создает проблемы при обучении и что-то про страховку, — отмахнулся Клинт, а потом добавил: — Все это чушь. Они неандертальцы. Мы всегда это знали.

— Но какого черта? — пробормотала я. — Половина из них пьют, запершись в кабинете… Бьют студентов… И после этого проблемы создаю я?

— Слушай, на самом деле они просто не хотят видеть перед собой беременных женщин, а ты единственная, кому удалось пробраться в здание. И они не могут с этим справиться. Все просто, — мягко сказал Клинт, и я услышала в его голосе гнев, хоть он и был спокойнее моего.

— И он сказал тебе мне это передать? — Какая-то часть меня отказывалась верить в услышанное. — А у самого язык бы отсох?

— Думаю, он тебя боится. Они все трусы.

Я сжала зубы и отчаянно замотала головой.

— Нет, нет, нет.

— Хоуп, мы ничего не можем сделать, — мрачно ответил Клинт. — Он наш начальник.

На его лице я увидела ту же печаль, которую однажды встретила во взгляде древнего и величественного слона, потерявшего пару после тридцати лет совместной жизни. Мой муж, как никто, понимал, каково это: не иметь возможности прийти в собственную лабораторию; туда, где я была счастлива, где чувствовала себя в безопасности — особенно сейчас, — в единственное место, ставшее моим настоящим домом.

В ярости я схватила пустую чашку и изо всех сил швырнула на пол. Однако она отскочила от ковра и не разбилась, а осталась лежать на полу в преисполненной лени позе, слегка покачиваясь. В этом я увидела доказательство собственного бессилия даже в том, что касалось вещей маленьких и незначительных, а потому села за стол и расплакалась, обхватив голову руками.

— Я не хочу всего этого, не хочу, — причитала я, захлебываясь рыданиями, а Клинт стоял рядом — безмолвный свидетель моей боли, которая ложилась все новым и новым грузом на его сердце. Когда я успокоилась, мы сели рядом и, не произнося ни слова, дождались, пока этот день превратится в оставшийся в прошлом призрак.

Спустя два года Клинт признается, что в тот момент все симпатии, которые он испытывал к Университету Хопкинса, умерли навсегда — он так и не простил их за причиненную мне боль. Мы обсудили тот случай с высоты прожитых лет и обретенного ума: теперь нам казалось, что проблема и правда заключалась в возможных сложностях, а ничьей вины в том не было. Но тогда мы просто поднялись, держа друг друга за руки, собрали всех, кого любили, упаковали вещи и уехали за тысячи километров.

Там я снова построю лабораторию — как всегда, с нуля, и, как всегда, вся она будет держаться на Билле. Но это будет потом, а в день, когда я швырнула на пол чашку, я оплакивала все то, что теряла, не в силах увидеть новые возможности за своим огромным животом.