Девушка из лаборатории - [27]

— Привет! Нашел этот стул на помойке за McDonald's, — сообщил Билл, заметив меня. — По-моему, прикольный.

С этими словами он поерзал на стуле и еще раз окинул его довольным взглядом.

Я была искренне рада встрече — иначе мне пришлось бы еще часа три ждать собеседника.

— Мне нравится. Можно тоже на нем посидеть?

— Не сегодня. Может быть, завтра. — Билл секунду поразмыслил. — А может, и нет.

Я невольно задумалась, как же нелепо звучит все, что исходит из уст этого парня.

А потом, вопреки вбитым в меня законам скандинавского общества, решила поделиться с Биллом своим открытием — и величайшим в жизни достижением на тот момент.

— Видел когда-нибудь рентгенографию опала? — спросила я, протягивая ему бумаги.

Билл потянулся к приемнику и вытащил из него батарейку: кнопка выключения давно не работала. Потом поднял на меня взгляд:

— Я знал, что сижу здесь не просто так, а потому, что чего-то жду. Видимо, я ждал именно этого.

* * *

Теперь, когда я знала, что в косточках каркаса западного содержится опал, мне предстояло рассчитать температуру, при которой он формируется внутри плода. Хотя скелет косточки и в самом деле содержал опал, в ячейках этой структуры находилось рассыпчатое вещество арагонит (модификация карбоната кальция) — минерал, входящий в том числе в состав панциря улитки. Чистый арагонит легко получить в лаборатории: нужно просто смешать два перенасыщенных раствора, и кристаллы будут конденсироваться внутри него, как туман в облаке. Изотопный состав кристаллов жестко связан с температурой, а это значит, что по соотношению изотопов кислорода (изотопной подписи) единственного кристалла можно установить точную температуру, при которой образовалась упомянутая смесь. Этот опыт я могла поставить идеально сто раз из ста. Его невозможно провалить. Моей же задачей было убедиться, что утверждение верно и для дерева, точнее — для процесса внутри его плода, где смешивались древесные соки и зарождались кристаллы арагонита.

Эту идею мой научный руководитель развернул на пятнадцати страницах запроса на грант от Национального научного фонда; независимые эксперты ее одобрили и рекомендовали к финансированию. Поэтому весной 1995-го я отправилась обратно на Средний Запад в поисках идеального для исследований дерева. Выбор мой пал на три взрослых каркаса, растущих на берегах реки Саут-Платт неподалеку от Стерлинга, Колорадо. От места, где я могла переночевать и где мне всегда были рады, дотуда было меньше суток езды. Сидя под бескрайним, невообразимо голубым небом, я размышляла, как особенности реки в сочетании с особенностями плодов, вызревших этим летом, позволят мне вычислить среднюю температуру за нужный период. Окончательно уверившись в успехе и огородив подопытных канатом, я наблюдала за ними, как будущий отец наблюдает за беременностью жены: с восторгом ожидания, но не имея возможности принять непосредственное участие. Обстановка накалилась до предела, когда стало ясно: ни один каркас в зоне видимости в это конкретное лето ни цвести, ни плодоносить не собирается.

Поверьте, ничто так не подчеркивает человеческую беспомощность, как отказавшееся зацветать дерево. Я не привыкла к людям — не говоря уж о вещах! — которые не соглашались делать то, что мне нужно, а потому тяжело переживала поражение. Единственным моим другом в округе Логан был парень по имени Бак — кассир из винного магазина на перекрестке шоссе. Вместе мы пытались разобраться, почему так вышло. Я приходила в магазин не столько за пивом, сколько чтобы остыть под кондиционером, — но Бак быстро счел меня «своей» и ворчливо заметил, что я держусь «очень неплохо для старушки». Истолковав это как разрешение, я стала там практически завсегдатаем. Лето проходило, Бак веселился, что ему в лотерею везет больше, чем мне с деревьями, — однако избегал чересчур над этим подшучивать, хотя я по поводу его гипотетических выигрышей раньше не сдерживалась.

Бак вырос на одном из здешних ранчо, поэтому меня не отпускало смутное ощущение, будто он причастен — хотя бы косвенно — к бунту моих деревьев и несет за них определенную ответственность.

— Почему они не цветут? — вопрошала я. — Почему именно в этом году?

Я внимательно изучила все данные о местном климате и не нашла в погоде ничего подозрительного.

— Такое случается время от времени. Кто-нибудь из местных мог бы тебя предупредить, — отвечал Бак, демонстрируя мрачное сочувствие, редко присущее ковбоям.

Я была убеждена, что это знак и моей научной карьере вскоре придет конец. В голове уже мелькали панические видения скотобойни, где я стою у конвейера, обрезая челюсти у свиных голов — одну за другой, точно так же, как на протяжении почти двадцати лет делала мама кого-то из моих школьных друзей.

— Меня не устраивает это объяснение, — возражала я Баку. — Должна быть другая причина.

— Нет у деревьев никаких причин, они просто делают так, и все, — бурчал Бак. — Хотя даже не делают — они просто есть. Черт, в отличие от нас с тобой, они вообще не живые.

Похоже, это был предел. Что-то во мне или в моих вопросах вызвало у него ужасное раздражение.

— Да господь милосердный, — добавил Бак с явной досадой. — Это просто деревья!