Девушка из Хиросимы - [53]

Сумико брала книги из шкафа по своему выбору. Она прочитала «Чайку» Бирюкова и «Повесть о Зое и Шуре», написанную их матерью. Эти книги были переведены с русского и изданы в Токио. Сумико прочитала их дважды. Она читала также старые брошюрки и журнальчики, напечатанные на гарибане. Они были свалены в кучу в углу комнаты под радиоприемником.

В одной из брошюрок Сумико нашла рисунок: парень в каскетке и с автоматом в руке, на груди лента с надписью: «'Воин корейской народной армии». У парня густые брови и пухлые губы, он напоминал чем–то Рюкити. Сумико спрятала эту книжечку в ящике своего столика.

Спрашивать о Рюкити было неудобно, а Марико ничего не говорила о нем. Вероятно, он еще учился в Токио. Марико сказала, что недавно видела Матао и Ясаку, они передали привет Сумико, сообщили, что дядя здоров, пошел работать в артель лесорубов в казенном лесу на Тоннельной горе. Недавно к дяде приезжал

на мотоцикле полицейский из города и справлялся о Сумико. Дядя сказал ему, что Сумико уехала работать на Хоккайдо, писем не шлет, неизвестно, что с ней.

Затем Марико сказала, что бюллетень журналов «Наша земля» и «Кормовое весло» продолжает выходить, теперь он называется «Мы боремся». А литературный кружок на Монастырской горе стал называться «Папоротник». Кружковцы собираются выпускать отдельно гарибаиный журнал под тем же названием.

Сумико положила голову на столик и вздохнула.

— Все что–то делают, работают… а я вот так и буду сидеть все время… Недаром Таками говорил, что мы только выглядим, как живые, а на самом деле уже давно…

Марико замахала руками.

— Нельзя так говорить. Сумитян должна еще немножко полечиться. Накая–сан говорит, что Сумитян угрожала не атомная горячка, а самый обыкновенный туберкулез, но теперь опасность миновала. Сумитян еще немножко отдохнет, а потом мы подыщем работу.

Марико принесла из своей комнаты папку с картинками.

— А пока что Сумитян может заняться вот этим. Когда человек ничего не делает, у него в голове разводятся всякие глупые мысли… Сумитян будет срисовывать эти картинки для бумажного театра. Скоро наш союз молодежи пошлет в деревни бригады культурных мероприятий с бумажным театром.

Работа оказалась нетрудной — рисовать тушью на листах картона и раскрашивать цветными карандашами. Картинки надо было делать очень простые, как в книжках для детей.

Как только Сумико закончила картинки для первой пьесы, Марико устроила репетицию. Села за столик, поставила на него ящичек, а на него лакированную раму. Зрители — Сумико и служанки расположились перед столиком.

Сбоку на ящичке висела полоска бумаги, на ней жирными иероглифами, какими обычно пишут театральные афиши, было начертано название пьесы: «Повесть о восстании в Ямасиро».

Вставляя в раму одну картинку за другой, Марико читала то, что было написано на обратной стороне картинок, — объяснительные тексты и отрывки разговоров. Читала громко, раздельно, с выражением и часто добавляла кое–что от себя.

На первой картинке были изображены крестьянские лачуги и рисовые поля, над которыми протянулись веревки с погремушками, а на горе виднелся обтянутый бело–красным полотнищем самурайский лагерь. Из–за полотнищ торчали боевые хоругви самураев, с фамильными гербами и буддийскими молитвословиями. У подножия горы стоял столб с дощечкой «Проход воспрещен».

— Перед вами маленькая горная деревушка в провинции Ямасиро, — начала Марико торжественным голосом. — Это было четыреста лет назад, в конце эпохи Муромати. Во всей Японии тогда хозяйничали самураи, они всюду учреждали свои военные базы и очень притесняли простолюдинов. Всюду на дорогах были поставлены вот такие столбы с дощечками. Теперь на таких дощечках пишут по–иностранному: «кип аут» или «офф лимите», — а тогда так не писали…

Меняя картинки, Марико постукивала линейкой по столику. На следующих картинках было нарисовано, как самураи приказывают крестьянам разобрать свои лачуги, потому что на месте деревни будет сооружен полигон для стрельбы из лука. Крестьяне посылают выборных к начальнику самурайской военной базы с просьбой об отмене приказа, но самурайские стражники надевают на выборных колодки и бросают их в яму. Самураи врываются в деревню, избивают крестьян, вытаскивают кульки с рисом, хватают женщин и уводят с собой.

— Пощадите, пожалуйста!.. Это моя единственная дочь! — жалобно причитала Марико и, скорчив свирепую гримасу, отвечала мужским голосом: — Прровали–вай! Го ту хэлл!

Нагрузив арбы рисовыми кульками и связанными женщинами, самураи удаляются под мяукающее пенье Марико:

Кисс ми куик, кисс ми куик,

Май суит Китти!

Служанки захихикали, закрывая рот рукавом. Сумико тоже прыснула.

Но терпение крестьян, наконец, иссякло. Марико ударила пластмассовой спичечницей по столику, и народ поднялся против притеснителей под звуки набата. Со всех деревень провинции Ямасиро пошли люди с рогожными знаменами, бамбуковыми пиками и факелами, пошли по горным дорогам и тропинкам — под дробное постукивание линейкой по абажуру настольной лампы.

Сражение между крестьянами и самураями продолжалось целую ночь, на протяжении пяти картинок, на которые Сумико не пожалела черной туши и красных карандашей. И, наконец, криком «банзай» Марико возвестила о победе справедливости.