Девушка из бара - [62]

Никто в баре, кроме Банг, не заметил того, что случилось с Тхюи. Здесь такое было в порядке вещей. Девушки, освободившись от спиртного в желудке, часто снова возвращались к стойке и продолжали пить и подпаивать американцев, пока те не падали замертво. Тогда официант брал мокрое полотенце (в него заворачивали лед) и обтирал им физиономии клиентов, чтобы привести их в сознание, подсунуть счет и получить деньги.

Глава XII

Банг встревожило состояние Тхюи, но она постаралась успокоить себя — ведь ни одна девушка пока еще не умерла от спиртного, и все же… Бежать вслед за Тхюи, оставив недопитый стакан и посетителей? Нет, этого делать не следует. Нужно остаться в зале, как будто она ничего не заметила. Тхюи просто-напросто нехорошо стало от виски, это не смертельно, все пройдет. Не надо, чтобы все заметили отсутствие Тхюи, нельзя обнаруживать и сочувствия при чужих — здесь чувствам не место. Здесь нельзя раскрывать душу. Ничего, со временем Тхюи наберется опыта, будет соблюдать меру. А потом горечь после тяжелого похмелья и приступы отчаянной тоски научат ее уму-разуму. Когда мерзости жизни, пошлость и грязь становятся невыносимы человеку, он восстает и распрямляется во весь рост. Вот взять хотя бы ее, Банг. Когда-то она была мечтательной школьницей, наивной и простодушной. Банг вспомнила, что, когда она была совсем еще малышкой, она тянулась к пирогу из бобовой муки, завернутому в фиолетовую бумагу, непременно в фиолетовую, и просила: «Дайте мне этот», хотя на блюде было много пирогов в разноцветных обертках.

Малышка Банг тянулась к фиолетовому неосознанно. А в шестнадцать лет она полюбила этот цвет как символ верности. Были мечты, была первая любовь, но потом все исчезло, уплыло куда-то, как ряска, унесенная текучими водами.

В тот памятный день, под вечер возвращаясь из колледжа, она издали заметила отца. Он подбежал к дочери и схватил ее за руки, едва сдерживая рыдания: бронетранспортер задавил насмерть мать Банг.

Отец был ремесленником, делал из бумаги разные предметы, использовавшиеся при ритуальном сожжении. Ремесло это умирало и уходило в прошлое вместе с феодальным укладом жизни. Рухнувший трон императора, падая, увлек за собой и многие атрибуты феодальной старины.

У старика отца уже не было сил, чтобы до конца выполнить свой конфуцианский долг перед детьми. Вчерашней школьнице-белоручке пришлось оставить учебу и взяться за ремесло покойной матери. Взвалив на плечо коромысло с товаром, Банг теперь целыми днями бродила по городу, старательно обходя улицы, что вели к колледжу. Она не сразу освоилась со своим новым ремеслом лоточницы, и поначалу ей трудно было преодолеть смущение.

По совету отца она начала хлопотать о месте секретарши в городской управе. Пришлось кое-кому сделать подарки, и место досталось ей. Какая ирония судьбы — она стала служить той самой власти, которая преследовала и травила ее любимого: когда палачи убедились, что им не удается ни подкупить, ни сломить его, они бросили его в тюрьму.

Однажды был получен приказ — очистить место для строительства военного объекта — и тут же начали ломать дома, сгонять людей. Посреди рабочего поселка, нищего и голого, выросли высокие казармы. Банг и ее семья разделили общую участь. Пришлось им скитаться по улицам и рынкам, дыша пылью, которую поднимали военные машины, с грохотом мчавшиеся куда-то день и ночь.

Больной, с посиневшим лицом, отец страдал молча, не жалуясь. Все было ясно без слов. Банг, секретарша городской управы, утром отправлялась на работу, а вечером возвращалась к отцу и брату и вместе с ними ночевала у дверей чужих домов.

Жизнь трещала по всем швам, и прорехи эти невозможно было залатать, мир поворачивался к Банг новыми, все более уродливыми сторонами. На двадцать второй день своей службы Банг получила извещение: «Настоящим… на основании того-то… отменяется приказ номер такой-то… о зачислении новых сотрудников… имярек. Что касается секретаря управы Киеу Банг, то она увольняется по мотивам политической неблагонадежности». Извещение было подписано начальником городской управы Дананга.

Вместе с Банг уволили еще четырех человек. Не очень огорчаясь в душе из-за постигшего ее несчастья, она со слезами на глазах прибежала к отцу. Она плакала не оттого, что потеряла работу, а оттого, что была вынуждена, пусть даже очень недолго, служить этой власти, служить этим людям, у которых на службе-то состоять позор, и все-таки она у них служила, пока они не прогнали ее. Знай она наперед, что случится такое, она бы лучше сразу пошла на панель. Ведь служба в управе — хоть она и проработала там всего двадцать два дня — ничуть не лучше проституции. Но продажная женщина по крайней мере продает себя открыто, не таясь, и люди не клянут ее…

Стать девушкой из бара оказалось легче, чем поступить в управу. В бар ее взяли на следующий же день, без протекции, без ходатайств.

Одни люди гонятся за острыми ощущениями и швыряют на ветер деньги, другие — в борьбе за существование кидаются в пропасть. И здесь много ступеней. Труден лишь первый шаг — нелегко перейти Рубикон.

Девушек из бара учат к каждому находить свой подход. С разными людьми надо вести себя по-разному — с одними весело смеяться и беззаботно болтать, с другими — напускать на себя загадочную печаль. У девушек появляется определенный стиль, фальшивая изысканность и дешевая утонченность. И никому нет дела до их сокровенных чувств и настроения.