Девственница - [60]

Бедная Мария! Новая горечь, новое унижение — простить меня по приказу Филиппа! И в этот самый горький для нее час Филипп ее покинул. Он заставил ее привезти меня на пристань, как ни просила она дозволения провожать его одной. И здесь он осчастливил меня отнюдь не братским поцелуем в губы, таким долгим, что его люди свиты начали открыто сокрушаться, что их повелитель возделывает не девственную целину «Ньюфаундленда»[6], а истощенную, изборожденную временем почву бедной старушки Англии!

Теперь Марии не по сердцу было мое общество, и я легко получила дозволение на отъезд. Я столько времени провела взаперти — вспомнит ли меня народ? Напрасные опасения! Мое путешествие больше напоминало выезд королевы, чем возвращение опальной затворницы!

— Храни вас Бог, миледи!

— Добрый вам путь, дочка короля Гарри, и возвращайтесь нас защитить!

— Да здравствует принцесса, да сгинет испанская власть!

Я обернулась к своему провожатому, лорду Клинтону:

— Какой они помнили меня все это время? Он мрачно кивнул направо. От Чипсайда к Ньюгейту, мимо собора святого Павла и Флит, мы приближались теперь к Смитфилду, зловещей арене казней. От высокой груды на месте церкви святого Варфоломея к осеннему небу поднималась струйка дыма.

— Огни Смитфилда сохранили вас живой в каждом сердце, ваша милость.

Хэтфилд! Я в одиночестве бродила по холодным, пыльным, непроветренным комнатам, плакала и дрожала. Мне не верилось, что после стольких опасностей и испытаний я снова дома. Догадайтесь-ка, за кем я первым делом послала!

Через три дня после отъезда гонца во дворе зацокали копыта, и маленькая, пухленькая фигурка ворвалась в дом — колыхание юбок, реверансы, потоки слез, и вот снова со мной Кат, моя ненаглядная Кэт.

Всего полдня вздохов, улыбок, доверительных перешептываний, и вот с нами Парри и ее брат. Следующим влетел мой учитель Эскам и уже через час засадил меня за греческий. Эшли, муж моей дорогой Кэт, как и многие другие мои джентльмены, вынужден был бежать за границу, но теперь ему можно было вернуться. Вскоре некоторые дамы, с кем я подружилась при Мариином дворе, — Браун, Рассел и жена адмирала, леди Клинтон, приехали взглянуть, как я устроилась, и остались отпраздновать мое счастливое возвращение.

А костры все пылали.

Они горели все жарче — обезумевшая от горя Мария внушила себе, что Господь гневается на нее за недостаток усердия.

— Я правлю три года, а грех ереси в Англии так и не искоренен! — кричала она Гардинеру.

Так что самый короткий день года осветило пламя горящих тел, и в честь Рождества Христова пылали живые факелы. Пришло Сретенье, и свечи человеческих тел озарили февральское небо.

Из всех утрат одна повергла меня в несказанное горе. Я и сейчас храню это письмо:

«Миледи и принцесса, пишу вам, пока вы не узнали о нашей скорби от других, хотя слезы мешают мне водить пером. Сегодня умер Томас Кранмер, епископ Кентерберийский при вашем батюшке.

Сломленный мучениями, старостью и одиночным заключением, он отрекся, было от своей веры. Но тут его Бог вернулся. Всходя на костер, он сказал:

«Эта правая рука пусть сгорит первой: она провинилась, подписав мое отречение». Он встретил смерть достойно, со всем спокойствием своего великого духа, и без него этот мир стал беднее. Больше нам не увидеть подобного человека, доколе не встретимся с ним на небесах, если милосердный Господь допустит нас туда, где ныне ликует бедный Томас. Народ сложил о нем балладу: прислушайтесь и услышите. Молитесь за его душу.

Навеки слуга вашей милости

Вильям Сесил».

В ту ночь, в самый поздний кладбищенский час, я услышала женский голос в болотах к востоку от замка, и он пел:

Когда, несломлен, Кранмер пал,

И стар и млад о нем рыдал,

Мы молимся в годину бед:

Господь, храни Элизабет!

Когда детей терзают плоть,

Даруй нам нашу Бесс, Господь!

Да, власть Марии, жестокость Марии вручат мне Англию, ее Англию, но все больше и больше мою Англию, на блюдечке с голубой каемочкой.

Но когда, о Господи, когда?

Глава 20

А теперь новый призрак преследовал меня днем и ночью: страшный бука под названием «муж».

Раз ему не дано сына от собственных чресл, Филипп решил отыскать другой способ посадить на английский трон короля-католика — свою плоть и кровь. Чтобы утешить мою гордость, он предложил мне на выбор нескольких приемлемых католических принцев. Однако его выбор сомнений не вызывал.

— Кого вы предпочтете, мадам? — нервно спросила Кэт как-то утром, когда я в задумчивости сидела у окна с Филипповым письмом в руках.

Я фыркнула:

— Предпочту? Всех разом — чтобы засунуть головой в ближайшую навозную кучу, пусть подрыгают там ногами!

— Однако король предлагает вам своего сына, инфанта дона Карлоса… — Кэт выдавила улыбку, но я видела, что она напугана.

— Не бойся, Кэт! — ободрила я ее. — Как бы ни был дон Карлос любезен своему отцу, я за всю славу Англии и Испании не лягу в постель с десятилетним мальчишкой!

Мы рассмеялись, и я, и Кат. Но дон Карлос! Знай я тогда…

Я знала лишь, что он сын Филиппа от первой молодой жены, португальской принцессы, которая умерла родами; и потому думала о нем с жалостью, как о сиротке. В действительности же это был чудовищный недоносок, страшный и душой, и телом. Горбатый уродец, он весил меньше восьмидесяти фунтов. Ему нравилось мучить лошадей, жарить зайцев живьем и слушать их визг.