Девочка с самокатом - [87]

– Это не смешно, – шёпотом отвечает Эмбер. – Совсем.

Не будь рядом живых мертвецов, она говорила бы громче. Она бы, возможно, даже кричала, потому что стоять посреди заброшенного магазина и думать, что Вика здесь нет, было невыносимо. По-настоящему. Настолько невыносимо, что она даже не смогла бы в это поверить какие-нибудь сутки назад.

Кто бы вообще мог подумать, что ей будет так страшно на секунду поверить, будто бы она фактически потеряла человека, которого четыре года назад уже потеряла теоретически.

Опустившись на пол напротив Вика, она складывает руки на коленях и сплетает дрожащие пальцы в замок.

– Не делай так больше.

Вик оказывается неожиданно покладистым.

– Не буду, – кивает он, и его голова мотается чуть сильнее, чем нужно. Вряд ли он в силах себя контролировать.

«Просто не смогу», – звучит в этом движении его недосказанное. Он даже до дальней стены не смог добраться самостоятельно, свалился на середине дороги. В магазине пыльные не только стеллажи и витрины, толстым слоем времени покрыты не только прилавки, но и пол, и то, что Эмбер видит по следам на этом полу, говорит о неловком падении. О том, что у человека, который подволакивал левую ногу, обеими руками опираясь на всё, на что только мог опереться, в конце концов закончились силы – и он кулём рухнул на пол.

Она не слышала этого, потому что слушала зомби. Остаётся только надеяться, что они тоже были заняты сами собой.

Их визги раздаются где-то рядом, и это непередаваемо жутко. По спине Эмбер стекает холодная струйка. Она передёргивает плечами и шёпотом спрашивает, чтобы хоть как-то отвлечься:

– Почему Лисса уехала?

Вик только скалится. Ему, похоже, смешно.

Этот смех, пожалуй, из той же серии, что и их последние силы. Это смех, которым смеются у последней черты, когда плакать и надеяться уже бесполезно, остаётся только хохотать в лицо всему, что на тебя наступает.

– О, ты не знаешь Лиссу, – говорит он, и его голос контрастирует с его же смехом. Голос Вика звучит так, словно он вовсе не чувствует боли, будто ничего особенного не происходит и они сидят не в заброшенном магазинчике, за дверью которого бродят мертвецы, а в уютной и, главное, безопасной гостиной. Возможно, с бокалом вина. – Какой ей теперь от меня толк?

Беседы за бокалом вина – не к Эмбер, она никогда не была хороша в ни к чему не обязывающих разговорах. Тон Вика кажется ей покровительственным по отношению к ней и покровительственным по отношению к Лиссе, а подобные интонации бесят. На какое-то время Эмбер даже забывает о том, что они действительно не в уютной гостиной, и чувствует, как её разрывают два противоположных желания: сказать в ответ что-нибудь резкое в свою защиту или встать на защиту девушки, которую – вполне возможно – Вик обижает зазря.

Она почти открывает рот, чтобы сделать и то, и другое, как память подкидывает картинку. Калани. Разорванный рукав его куртки, и тёмная кровь на смуглой коже, и абсолютно серьёзный, абсолютно уверенный и при этом совершенно точно умоляющий взгляд.

Имеет ли она право хотя бы спрашивать о причинах поведения Лиссы, если сама…

– Мне пришлось, – говорит Эмбер тихо, оправдываясь перед самой собой. – Мне пришлось его бросить.

– Я знаю. – Вик говорит совсем тихо, но его тихий голос неведомым образом умудряется звучать абсолютно серьёзно. – Потому что он стал зомби и разорвал бы тебя на куски, если бы не ушла. А не потому что он оказался больше не способен тебя защитить.

– Защитить?

– Да, ты её действительно не знаешь. Это же Лисса. – Он кривится, зажимая щёку ладонью, и будто цитирует: – Мужчина должен быть сильным и защищать. Приносить пользу. Быть выгодным. Должен…

Эмбер чувствует, как изнутри поднимается злость.

– Никто никому ничего не должен, – сквозь зубы говорит она.

Слова Лиссы про игру снова и снова звучат у неё в голове. Нужно играть по правилам, и сейчас Вик, видимо, одно за другим произносит эти самые правила, но Эмбер не может и не хочет с ними соглашаться. И дело даже не в том, что она способна защитить себя сама – или, по крайней мере, хочет быть на это способна. Дело в том, что «приносить пользу» и «быть выгодным» – самое мерзкое, что она когда-либо слышала.

Так нельзя относиться к людям. Это просто неправильно.

Ей хочется сказать об этом вслух, но она не решается. Вик откидывает голову, прикрывая глаза, его измученное лицо в темноте выглядит ужасающе бледным, и она просто боится, что разговоры совсем лишат его сил. Хотя… по последним минутам вовсе не скажешь, что ему тяжело говорить. Удивительно, как у него вообще получается говорить так связно и длинно. Эмбер вспоминает собственное сотрясение мозга и думает о том, что, наверное, травмы головы – а он определённо ударился головой, когда упал с мотоцикла, просто не мог не удариться, – бывают поразительно разными, и прежняя медицина много бы могла рассказать ей об этом.

Или хотя бы медицинская энциклопедия. Эмбер сейчас очень хотела бы знать, что делать, когда другой человек так слаб, что едва ли может идти, но языком способен трепать даже больше, чем раньше.

Правда, за всё «раньше» он едва ли сказал ей два слова, если не считать оскорблений и попыток унизить, так что…