Девочка Лида - [15]

А вместо няниного лица Лиде все вспоминаются кончики няниного платка, который она так потешно повязывает рожками кверху. Только зажмурит глаза крепко-прекрепко, думает, вот увидит сейчас нянин портрет, и, как назло, сейчас приходят на ум эти смешные, досадные кончики-рожки, болтаются перед глазами и мешают припомнить нянино старое, похожее на печеное яблоко, милое, милое лицо… А сестра? Мила, верно, теперь чему-нибудь учится. Может быть, на фортепиано играет. Лида тоже сейчас будет учиться играть. Тетя задала ей целую страницу из коричневой старой тетрадки. Все такие трудные ноты, и их так много, точно букашки с длинными хвостиками расселись, как по жердочкам, по линейкам, на всей странице.

Лида положила на пюпитр старую коричневую тетрадку с ободранным корешком, влезла на табурет, расставила по клавишам, как учила тетя, пальчики и хотела уже ударить первую ноту, как вдруг ей пришла новая мысль в голову: отчего это верхние черненькие клавиши такие худенькие, а нижние, белые, напротив, толстые? Отчего направо все ноты так жалобно поют, а на левом конце гудят, будто сердятся? Если поднять крышку рояля, так, верно, все будет видно. Лида видела раз, как настройщик настраивал рояль, только ей хотелось самой, одной посмотреть. Тетя не велела… Ну ничего! Один разик-то можно. Она теперь посмотрит и никогда, никогда больше не будет.

Лида отвинтила и с трудом подняла тяжелую крышку. Она стала смотреть, как каждый раз, когда она прижимала клавишу пальцем, снизу под струнами выскакивала какая-то маленькая беленькая штучка. Вот одна, вот две! Вот она взяла несколько нот рядом, и выскочило несколько белых фигурок. Это было очень забавно! Лида добралась до струн, увидала ключ и хотела было уже приняться за него, как вдруг на часах пробило половину.

Половина которого?

Она подбежала к стене и взглянула на часы. «Батюшки мои! Половина восьмого. Как же быть теперь? Они сию секунду приедут».

Лида захлопнула крышку, влезла на табурет, поскорей развернула тетрадку и принялась разыгрывать гаммы.

Не прошло и четверти часа, как Любочка закричала из другой комнаты: «Едут, едут! Наши приехали!»

Обе девочки выбежали в переднюю встречать.

— Ну что, наняли?

— Наняли. Да еще какую прелесть наняли, Лида! — говорил Коля, скидывая свою поддевку.

— Где же?

— Ты этого места не знаешь. В Нескучном.

— В Нескучном?.. Хорошее имечко. А там есть лес?

— Нет, леса нет, а есть сад большой, большой парк.

— Что же это такое, леса нет! Как же это так, леса нет! — рассердилась и разворчалась Лида; но вдруг просияла.

Папа разговаривал с тетей о том, что недалеко от Нескучного — Воробьевы горы, что можно будет иногда ходить гулять на Воробьевы горы.

Воробьевы горы! Лида никогда не видала никаких гор. Ей всё обещали поездку на Воробьевы горы, но откладывали исполнение обещания, и вот теперь она будет жить близко от них. Лида примирилась даже с тем, что не было леса.

День вышел совсем счастливый. Папа с тетей порешили переехать как можно скорее, как только управятся с укладыванием, а укладываться думали начать завтра же. Тетя устала от поездки, наутро ей предстояло много хлопот, и она сказала Лиде, что прослушает ее гаммы уже на даче.

Лида не ожидала такой удачи. Против всякого обыкновения, она аккуратно сложила старую коричневую тетрадку, бережно опустила нотный пюпитр и даже улыбнулась, поворачивая в замке ключ. Она готова была поцеловать этот ключик при мысли, что пройдет целых три, а может быть, и четыре, пять дней, прежде чем она снова подойдет к роялю, повернет ключик в другую сторону, развернет старую коричневую тетрадку и снова заиграет эти длинные-длинные, похожие одна на другую, несносные гаммы.

Глава IX

Тетя никогда ни на что не жаловалась. Она не любила ныть, как сама говорила. За утренним чаем она, однако, вздохнула и неожиданно произнесла:

— Что за несчастье эта уборка! Сколько времени придется переносить беспорядок! Кажется, нет ничего хуже переездов.

Матрена совсем скисла и только что не плакала.

— И что это за дачи за такие, затеи пустые! — ворчала она. — С одной укладкой-то хлопот не оберешься. Наказание Божеское, прости, Господи!

Пришла из кухни Аннушка-кухарка и объявила тете, что как угодно, а завтрак ей готовить некогда. «Пусть уж дети холодного чего покушают; потому как никоим манером не управиться — посуды убирать уж очень много». У Аннушки тоже было недовольное лицо.

Дети не могли понять этого. Что это с ними? Отчего им невесело? Переезжать, убираться, укладываться — да лучше этого ничего быть не могло! А большие, как нарочно, бывают всегда такие сердитые как раз в это время. Все ворчат и гонят прочь маленьких. Все: «Не ваше дело!» — да: «Убирайтесь с дороги!»

Рано утром поднялась суматоха. Все зашумело, затолкалось, засуетилось, точно в уборку перед большим праздником.

Лида носилась взад и вперед по комнатам, вверх и вниз по лестнице и, помимо всякого обыкновения, никому не мешала, не производила никаких особенных беспорядков. Тетя заметила это и, в виде одобрения, позвала ее помогать себе. Тетя в старом платье, в длинном переднике, с полотенцем в руках стояла на табурете перед буфетом и уставляла на полки дорогую посуду. Лида с сияющей, счастливой улыбкой осторожно выступала на цыпочках, подавала тете со стола тоненькие чашки, десертные тарелочки, цветочные вазы из гостиной. Лида чувствовала, что она хорошая девочка, что она сама будто взрослая, и была очень счастлива.