Девочка, которая спасла Рождество - [19]

– Что ж, ещё раз спасибо. Ты мне очень помогла. Увидимся.

Пикси Правды залилась тонким смехом.

– Ох, сомневаюсь! – сказала она, утирая слёзы. – Вспомни, куда ты идёшь!

Нуш вежливо улыбнулась, попрощалась с пикси и её мышкой и вышла за дверь. Затем, нацепив башмаки, она отправилась на запад, в Долину троллей.

Женщина по имени Мэри

– В работном доме Рождество не отмечают, – сказала Амелии миссис Резче. – И не болтают попусту. Здесь только работают с утра до ночи. Посмотри на этих девочек! Они не раскрывают рта без крайней необходимости, то есть почти никогда. И ты станешь такой через неделю. Молчание – высшая благодетель.

– Не дождётесь, – ответила Амелия.

– Это мы ещё посмотрим. Я пообещала мистеру Мору, что время, проведённое здесь, ты нескоро забудешь. И я исполню своё обещание – ради спасения твоей души.

Разговор с миссис Резче состоялся год назад. Амелия провела в работном доме триста шестьдесят пять дней. Триста шестьдесят пять невероятно долгих и невероятно несчастных дней. Жизнь до попадания в работный дом теперь казалась ей сном, словно её прожила какая-то другая девочка. Амелия тосковала по маме и Капитану Саже и очень старалась не плакать каждую минуту.

Миссис Резче назначила её работать в прачечную. Там трудилось множество женщин и девочек с лицами бледными и невыразительными, словно из них высосали всю жизнь. Они складывали вещи, стирали их в раковинах или отжимали при помощи катков.

Лёгкой работы в прачечной не было, но крутить гладильный каток было тяжелее всего. Он состоял из двух деревянных валиков, которые отжимали и разглаживали бельё. Сначала нужно было правильно разложить мокрые вещи между ними, а потом повернуть железную ручку, чтобы прокрутить валики.

Это требовало таких усилий, что у Амелии от напряжения болело всё тело. Миссис Резче часто стояла у неё за спиной и сыпала замечаниями. Амелия никогда не понимала, миссис Резче в самом деле такая противная, или она просто до жути боится мистера Мора.

– Пошевеливайся, лентяйка! Никто не будет ждать тебя сто лет, – говорила она.

Мистер Мор иногда заглядывал в прачечную и прохаживался между кипами стираной одежды, заложив руки за спину. Вид у него при этом был, как у императора, прибывшего на смотр войск.

– Плохо, очень плохо, – недовольно цедил он. – Надеюсь после обеда увидеть значительное улучшение.

Но как бы усердно Амелия ни крутила ручку, мистеру Мору было мало. Если ему казалось, что куча отжатого белья недостаточно велика, он лишал девочку ужина и заставлял работать до полуночи.

В работном доме было ужасно одиноко: за целый год у Амелии не появилось ни одного друга. Строго говоря, в Работном доме мистера Мора друзей не было ни у кого. И причиной тому был страх. Все боялись. Но Амелия считала, что бояться глупо. Вместо этого она злилась.

И злость поднималась у неё в груди, как дым по печной трубе.

С каждым днём она всё отчётливее осознавала, что этот мир – и всё в нем – принадлежит мужчинам. Единственной женщиной, имевшей хоть какую-то власть, была королева Виктория. Амелия сердито размышляла, что женщина может распоряжаться своей жизнью, только если у неё есть корона на голове. Но миром заправляли мужчины. Равнодушные мужчины, которым не было дела до желаний и надежд десятилетней девочки. Мужчины, похожие на констебля Нюхлза. Мужчины, похожие на мистера Мора. Мужчины, которые искренне верили, что поступают правильно, но причиняли только вред. И Отец Рождество тоже принадлежал к их числу. Он был едва ли не самым ужасным. Отец Рождество заставил детей поверить в чудо, тогда как в жизни ничего чудесного не было. Разве можно дарить людям надежду в этом безнадёжном мире? Но Отец Рождество вряд ли об этом задумывался. Он лишь раз подразнил детей волшебством и на этом успокоился. Так что всем, абсолютно всем было наплевать.

Никого не заботило, что Амелия от голода еле держится на ногах. В столовой на завтрак и на ужин давали одинаково серую склизкую кашу. Одного взгляда на неё хватало, чтобы напрочь отбить аппетит.

За всё это время только одна девочка заговорила с Амелией. Её звали Эмили. Сперва они перешёптывались в спальне, но Эмили покинула работный дом, когда ей исполнилось шестнадцать – через две недели после того, как туда угодила Амелия.

На вторую ночь Эмили поделилась с Амелией секретом:

– Старайся, чтобы кашу тебе накладывала Мэри, толстушка с пучком на голове.

Когда на следующий день Амелия добрела до столовой, стряпухи уже стояли в ряд и половниками накладывали безвкусное варево в мятые жестяные миски. Амелия сразу заметила Мэри. Во всём зале улыбалась только она. Круглая, розовощёкая, Мэри походила на яблоко, которое зачем-то превратилось в человека.

Амелия подошла к ней и робко протянула миску.

– Привет, милая. Ты новенькая?

Амелия кивнула. Женщина сразу заметила, что та грустит.

– Ты уж побереги себя, хорошо?

– Хорошо, – пробормотала Амелия и пошла с миской к столу.

Попробовав кашу, девочка обнаружила, что та и впрямь не так отвратительна. Всё дело было в сахаре, который Мэри туда добавляла. С тех пор во время еды Амелия смотрела на добрую кухарку, и в груди у неё становилось чуть теплее. Словно в тёмной-тёмной галактике загоралась одинокая звёздочка надежды.