Девочка из КВД - [17]

— Проснулась? — несколько смущенно спросила незнакомая женщина. — Ну, тогда одевайся, девочка, пойдем, поговорим.

Нюшка вскочила с постели, схватив тут же халат, и первое, что она сделала, посмотрела на часы. Было около восьми утра. Встреча с Лешей была назначена на девять тридцать. Значит, времени остается немного, нужно торопиться.

— Вы куда так торопитесь? — улыбнулась незнакомая гостья. — Пройдемте с вами в ординаторскую, поговорим спокойно. Время у нас есть. Вы ведь с Лешей должны были встретиться через полтора часа.

Нюшка потрясенно кивнула.

— Ну, так он не придет. Пойдем, малыш, поговорим!

Девчонка, уже совершенно ничего не понимая, машинально натянула на себя одежку и вопросительно уставилась на гостью. Та переглянулась с заведующей отделением:

— Ну, пошли!

Молча трое женщин прошли в маленький уютный кабинет заведующей, и та, оставив Нюшку наедине с посетительницей, под каким-то предлогом вышла прочь.

Гостья посидела, помолчала, явно испытывая смущение в столь необычной ситуации, потом, помешкав, вытащила из кармана письмо и положила его перед Нюшкой:

— Это писала ты?

Девчонка мельком глянув на знакомые тетрадные листки, только кивнула.

И гостья, с трудом подбирая слова, начала:

— Я только прошу тебя, девочка, выслушай меня внимательно и не суди меня строго… Насколько мне известно, ты ведь с Лешей даже не знакома, да?.. Понимаешь, несколько дней назад уже поздно вечером, я смотрю — в Лешиной комнате свет. Я зашла. В чем, думаю, дело, почему он не спит? А он как раз читал твое письмо. Смотрю, весь он какой-то возбужденный, на глазах слезы… А мы с сыном, знаешь, большие друзья, у нас с ним секретов друг от друга не бывает… И вот Леша дал мне почитать твое письмо, рассказал, как ты подошла к нему, вручила конверт… Девочка, я очень хорошо понимаю, как обидела тебя жизнь. Я очень тебе сочувствую. Но, малышка, пойми меня и ты… Ты уже не в первый раз, как я понимаю, лечишься в подобных заведениях, чего только с тобой уже не было! А Леша — просто ребенок, домашний мальчик, он настоящей жизни не знает. Он твое письмо прочитал — и решил, что он уже чуть ли не обязан тебя спасать. А что он может, что он в этой жизни понимает? В общем мы с ним договорились так. Сначала сюда схожу я, всё как следует узнаю, потом, если я сочту нужным, придет сюда он…

Нюшка резко дернула головой и заглянула гостье в глаза. Высокая, стройная, удивительно хорошо сохранившая свою девическую еще красоту, женщина спокойно сидела перед ней, и в ее достаточно безмятежном взоре плескалась вполне понятная решимость: лечь костьми, жизнь свою, здоровье свое положить, а единственного своего сына, конечно, в это болото не допустить!..

Она же, улыбаясь, продолжала:

— А и доставила же ты мне хлопот девочка! Ты ведь только кличкой своей подписалась, а ни имени, ни фамилии, ни палаты — ничего ведь неизвестно было. Я только и смогла зацепиться в твоем письме за то, что, как ты написала, то, что сделали с тобой мальчишки в подвале, превратили тебя в уродину до конца жизни… Ну, ладно, хорошо, что всё хорошо кончается. Давай, договоримся: Лещу на улице ты больше поджидать не будешь, ладно? И никаких писем, записок не будешь ему передавать тоже, да? Пойми, малышка, у мальчика своя жизнь, у тебя — своя. Вам никогда не быть вместе, рядом! Ничего обидного тут нет, это — жизнь: каждому свое… Я вот тебе тут гостинцев немного принесла, на вот, покушай… — и гостья стала торопливо вытаскивать из сумки пакетики с конфетами, мандаринами и апельсинами…

Уже в дверях — высокая, стройная, улыбчивая, как сын, — она облегченно вздохнула, окинула взглядом застывшую, как столб, Нюшку с пакетиками в руках, и — ушла, тихонько прикрыв за собой дверь.

А Нюшка сидела, ничего не видя перед собой, и слезы, одна другой горше, безостановочно катились по ее щекам…

…С этого дня, можно сказать, Нюшка сломалась по-настоящему. После истерики, случившейся с ней в кабинете заведующей отделением, она вдруг как-то мгновенно увяла, затихла, потеряла какой бы то ни было интерес к происходящему вокруг.

Она совсем перестала есть, не ходила на прогулку, и из постели выпазила только по крайней нужде — до туалета и обратно.

В палате текла какая-то своя, бесконечно далекая от нее жизнь. Каждый вечер девицы умудрялись напиваться, как свиньи, и всю ночь напролет со всех концов палаты раздавался оптимистический разнобойный скрип кроватей — это девочки расплачивались "натурой" с кавалерами из мужского отделения за выпивку и закуску.

Бессонными ночами, заполненными неумолчным кроватным скрипом, щедрыми запахами спермы и водочного перегара, она лежала под вытертым больничным покрывалом, маленькая одинокая дикарка, никому не нужная даже в этой клоаке — КВД, — и бедное ее сердчишко непрестанно болело от жуткого чувства застарелой тоски и дремучего одиночества.

Но вот наступил день, когда палатная врач утром на обходе, остановившись у Нюшкиной кровати, сказала: "А у тебя, милочка, все анализы уже в норме. Пора бы и домой, а? Как же тебя туда отправить-то?.."

По лицу палатной проскользнула тень то ли усмешки, то ли понимания, — Нюшка каким-то звериным чутьем поняла, что врачиха вспомнила визит Лешиной мамы, та ведь отдала заведующей отделением письмо, которое Нюшка так старательно сочиняла этому мальчику, — там, в частности, она и о своей прежней жизни ему рассказывала, о том, из какого она города и как ее зовут…