Девочка и мальчик - [44]

– Я хочу побыть один.

– Мне не нравится, что никого не будет с тобой рядом. Думаю, тебе лучше поехать с нами, просто на несколько дней, ты бы пожил у нас и вообще ни о чем не думал.

– Мне просто нужно побыть в одиночестве.

– Принести тебе что-нибудь из ресторана?

– Нет.

Поднявшись в квартиру, я подхожу к застекленному виду на сад. Внизу стоит машина, заехавшая на край тротуара. Мама говорит с моим отцом по телефону. Уверен, что он сейчас убеждает ее оставить меня одного. Мне хочется спуститься вниз, к машине, и сказать ей, что я в порядке, что очень ценю их желание помочь, но мне не нужна помощь. Она складывает трубку. Вскоре после этого машина заводится и отъезжает.

Я иду на кухню, открываю холодильник, долго стою перед освещенными полками, продуктами, пролежавшими тут уже несколько недель. Снова закрываю дверцу. Слышу присасывающийся «чпок», когда вакуум прижимает резиновые накладки к металлу.

Слоняюсь по гостиной. Полки с книгами, комод, ковры, картины, гравюра на дереве художника Макса Эрнста, которую я получил от отца в подарок на окончание университета. Медленно брожу между вещами, провожу ладонью по их поверхности, корешкам книг, дереву, металлу. Вещи. Все эти вещи. Многие из которых привезла в наш дом Майя, другие я сам приобретал в течение десятилетий, третьи достались мне по наследству.

За окном свет начинает таять. Лишенные очертаний сумерки прокрадываются в гостиную. Из трубы на крыше дома по ту сторону сада идет дым. Я представляю себе огонь, пожар. Когда я был маленький, эта мысль часто забавляла меня. Если бы наш дом загорелся, что бы я вынес? Я начинаю думать о том, какими были бы мои действия, охвати сейчас квартиру огонь. Если бы прямо сейчас, в эту секунду, языки пламени взметнулись до самой крыши и у меня была бы от силы минута на то, чтобы решить, какие вещи спасать, пока крыша не обрушилась. Что бы я вынес из огня? Важные документы, фотографии, старые письма, часы, картины, Макса Эрнста. Неужели я в первую очередь вынес бы именно это? Но почему? Почему я должен был бы взять эти вещи, а не какие-то другие, чем они важнее остальных?

Я сажусь в кресло с видом на сад и пытаюсь ощутить их: подушку под спиной, подлокотники под моими локтями и запястьями, – но я их не чувствую. Вспоминаю наших детей. Как двигались их глаза, как они шевелили ручонками, вспоминаю их грудные клетки, животики, ножки, часто бьющиеся сердечки под кожей. Вспоминаю, какими они были.

Потом моя память пустеет. Темнота накрывает дома и улицы. Не остается ничего, что бы меня поддержало. Кожа кресла, перо обивки, деревянные доски пола, сам дом перестают быть моей опорой. Солнце исчезает, сад и окрестные дома наливаются темнотой, люди гасят лампы в гостиных, и наступает ночь, но я не сплю. Я сижу в кресле с видом на сад, сижу ночь напролет и жду восхода солнца.

И надеюсь, что оно не взойдет.

Часть четвертая Кладбище

34

Каждый вечер в дверь стучит официант. Чаще всего проходит много времени, прежде чем я собираюсь с силами и выхожу в прихожую. Когда я открываю дверь, официанта уже давно нет. Они не дожидаются, пока я открою, знают, что не нужно дожидаться. Оставляют за моей дверью посуду с едой из кухни ресторана. И бутылку вина. Это, конечно, затея Николо. Вчера я обнаружил там целую коробку всяких деликатесов. Сверху лежала короткая записка с ободряющими словами. Почерк Юлии.

Я забираю еду и вино в гостиную. Ем прямо из их миски, ставлю ее на колени и ем. Так проще всего. Поев, выставляю грязную посуду на лестничную площадку. Я бы охотно вымыл за собой миску, но у меня нет сил. Принося еду в следующий раз, официанты забирают грязную миску на кухню. Мне стыдно за такое поведение. Выставляю за дверь грязную посуду, не говорю «спасибо», даже не открываю дверь, чтобы взять принесенную мне еду. Такая мелочь – дойти до кухни и помыть за собой посуду. Сам не знаю, почему я не в состоянии этого сделать. Ощущаю себя дурным человеком. Эта неотвязная мысль постоянно сидит у меня в голове, я думаю, что я плохой человек.

Я пью вино. Каждый вечер выпиваю бутылку, которую Николо выбрал для меня. Пью из одного и того же бокала, осадок дней в нем все выше. Я не держу вино во рту, проглатываю, едва успев почувствовать фруктовый вкус, кислинку и алкоголь. Вино помогает мне забыться. Ненадолго, всякий раз только на несколько секунд. Несколько секунд покоя.

Я не отдаю себе отчета в том, какие вина я пью. Николо прекрасно разбирается в вине, и я не сомневаюсь, что он посылает мне лучшие сорта, какие у него только есть, но я не обращаю внимания на этикетки, просто наполняю бокал и выпиваю. Осушаю бутылку за бутылкой, вечер за вечером, но не пьянею. Вино, как наркоз, снижает чувствительность, помогает выдержать поток плохих воспоминаний, на время справиться с ними. Потом они возвращаются снова, во всех подробностях, поражают тебя мощными электрическими вспышками. Эти подробности причиняют такую боль, подробности, не оставляющие тебя ни на секунду. Ножки и ручки, то, как они ими дрыгали, как дышали, когда спали в инкубаторах, вся эта аппаратура, подсоединенная к их телам, распухшая рука нашего мальчика, должно быть, причинявшая ему сильную боль, их губы, то, как они ими шевелили, их носики, то, какие они были беспомощные, как лежали в голубом свете и боролись за свои короткие, очень короткие жизни.