Девичье поле - [6]

— Непременно, бабушка! Я сама об этом думала, когда ехала сюда. Ведь я с собой взяла все: и кисти, и краски, и полотна. А мольберт мы тут как-нибудь соорудим.

— Да твой старый цел, — сказала Лина.

— Да, я и забыла.

— Вот холёсё-то, — обрадовалась бабушка.

— Ну, Наташа, у нас сегодня пирожное неважное, — сказала Александра Петровна, когда на стол подали печёные яблоки. — Тебя сегодня не ждали, и ничего другого сделать не успели. Вот завтра…

— Мама, да разве я такая избалованная! Что ты! — тоном ласкового упрёка прервала её Наташа.

Александра Петровна любовно поглядела ей в глаза:

— Я хочу, чтоб ты «ощущала радость бытия».

Наташа притянула к себе её руку и поцеловала её:

— Мамочка, мне здесь все хорошо, все радостно! Я страшно люблю печёные яблоки! Да ещё со сливками. Довольно, довольно, мамочка, куда ты! Неужели ты думаешь, что я выпью целый стакан? Боже, какие вкусные сливки, — вот что значит свои-то!

Бабушка сказала:

— И яблоки свои. Ныньце холёсий-холёсий был улозяй на яблоки.

— Это все ты, Лина, заведуешь этим? — сказала Наташа, обращаясь к сестре.

— Да, — просто, но с чувством удовлетворения сказала Лина. — У меня нынче был очень удачный год. Мы одних яблоков продали на тысячу рублей.

Бабушка опять вставила своё замечание:

— А сколько ягод всяких было, сколько валенья навалили. Плёдовали дазе соседям. Я говолю Полиньке: ты бы плямо узь фаблику отклиля.

Наташа с равнодушным восторгом сказала:

— Право, я иногда с гордостью думаю о вас! Какие вы тут независимые. Все-то вы умеете делать сами, все-то у вас своё. Если бы был жив папа, он мог бы с чувством удовлетворения сказать: мои мечты о «девичьем поле» сбылись.

Анна Петровна, иронически улыбнувшись, заметила:

— Кроме только того, что все дочки, кроме Лины, разбежались отсюда.

Наташа немного смутилась и как-то не сумела сказать ничего другого, как:

— Всякому своё, тётя. Меня папа ведь сам направил к Штиглицу.

Александра Петровна с тихой грустью и лаской в голосе сказала:

— А я вот здесь часто вспоминаю отца и всегда благодарю его за то, что он тогда сделал этот шаг — порвал с городом, сел на землю. Когда я последний раз была в Петербурге, мне жизнь там показалась такой скучной, такой неинтересной. Отвыкла, что ли, я, а только как-то все кажется там таким ненужным мне — а чувствуешь, что жить там страшно трудно. На меня там какая-то жуть нападает. И хочется скорей домой, сюда.

Наташа на минуту задумалась и сказала:

— Я иногда и в Петербурге, и в Париже думала о вас всех здесь… и иногда, когда мне бывало там тяжело, грустно, трудно — я вам завидовала. Но обыкновенно я сознаю, что ни за что не могла бы жить вашей жизнью.

Лина смотрела на Наташу любовным, но немного печальным взглядом. И на её слова сказала:

— Вот и Надя и Оля говорят ведь то же самое. Но ты любишь своё дело, своё тамошнее житьё, а они наоборот: им здесь страшно нравится. Здесь сразу оживают, сразу становится другое выражение лица. А как только начинает приближаться время возвращения на службу, так сами не свои. И чем что-нибудь здесь приятнее — погода ли, или что-нибудь вообще хорошее, тем это действует на них хуже. — С улыбкой Лина добавила: — Уезжают прямо в чёрной меланхолии. Бабушка сказала:

— Есцё бы дусецька. Здесь-то они у себя дома, а там в цюзих людях. Я бы ни за стё не согласилась зить ни в Валсяве ни в Москве. Затоскуесь, как от эдакой-то зисти, как здесь, да в гувелнантки ехать.

Вздохнув, бабушка с покорностью задумчиво произнесла:

— Стё поделяесь. Велно там люцсе думают свою судьбу найти.

Наташа спросила:

— А что — Надя писала мне, что она получает место классной дамы в каком-то московском институте. Да? Она уже получила его?

— Нет ещё, — ответила Александра Петровна. — Это будет с осени.

Лина с грустью заметила:

— По-моему, это для неё будет ещё тяжелее, чем в гувернантках.

— А по-моему — ей бы остаться уж в конце концов здесь, если ей здесь так нравится? — сказала Наташа и вопросительно посмотрела на мать.

— Для этого надо, как и хотел отец, уйти всем в чёрный рабочий труд. А им это надоело. Наш участок земли при найме рабочих да испольном хозяйстве всех нас прокормить не может. Приходится и за отхожие промыслы браться.

Бабушка покачала головой и тихо сказала, обращаясь к Наташе:

— Не хватит всем-то, дюсецька, не хватит. Одеваться-то мы любим в сёлковое, кусять-то мы все хотим слядко, а на лисние-то льты и не хватает. Стё делать-то — залябатывать надо. Вот тебе холёсё из сколи-то на загляницнюю поездку дают, а то где бы взять-то.

Наташа весело посматривала на бабушку и с шутливой уверенностью произнесла:

— Погодите, бабушка, я сделаюсь знаменитой художницей, буду страшно дорого продавать мои картины, тогда все мы заживём на славу.

— Н-но? — отозвалась бабушка своим обычным тоном не то удивления, не то недоверия; и сейчас же добродушно добавила: — Ну, дай Бог, дай Бог!

III

В усадьбе Гурьевых обедали в четыре, а спать ложились в одиннадцать. В начале одиннадцатого и Наташа была уже в своей комнате. Сегодня она очень рано встала, чтобы поспеть на утренний девятичасовой поезд, да дорога, да мороз — и ей казалось теперь, что и она хочет спать. Она разделась и легла.