— Ната-Тана, твоё имя лучше всякого другого псевдонима: оно звучит внушительно, как Альма Тадема. Ты будешь прославлена, как он.
Лине кажется, что это, действительно, звучит так. И она радуется за Наташу, верит в её будущую славу, и, сейчас вот, при мысли о Наташе и её муже, её опять охватывает вдруг прилив безотчётной большой-большой радости.
«Что же это? Уж не влюбилась ли я в Делоне?» — шутя думает она. Право, точно вот с ней самой случилось что-то такое, что заставляет сердце биться от внезапного приятного волнения. Ну, пишет Наташа, что приедет на её свадьбу с Соковниным, пишет с такой уверенностью, — но что же из этого? Разве её письмо подвинуло этот вопрос хоть на шаг?
«Может быть, Наташа и Соковнину написала?.. Вот вздор какой приходит ей в голову!..»
И Лина, немного рассердившись на самое себя, чуть-чуть нахмурила брови.
А радость опять берет своё: Лина снова улыбается, сама не зная чему. В сердце — весна поёт свою весеннюю песню. Это песня без слов. Влюблённые сердца понимают её по-своему, разбитые — по-своему. Надо только уметь в неё вслушаться — она скажет сердцу то, что ему надо знать, чтоб быть счастливым.
И, если бы Лина вслушалась, она узнала бы, что да, она «влюблена» в Делоне, влюблена потому, что теперь Николаю Николаевичу уже никогда не придёт в голову даже и надеяться на отклик у Наташи.
«Милый, дорогой Николай Николаевич, — пело без слов её сердце, — этого соперничества вам не выдержать! Я люблю вас и не посмею мечтать о Делоне, вы не посмеете теперь мечтать о Наташе. Полюбите же меня всей душой, нам не придётся ревновать друг друга».
«Милая, дорогая моя Наташа, — пело сердце Лины вторую строфу своей весенней песни, — когда-то маленькая, меньшая сестрёнка моя, теперь недосягаемая для меня, большая-большая Ната-Тана! Если тебе действительно придётся приехать ко мне на свадьбу, я никогда не приревную тебя даже в тайных помыслах моих. Я не посмею и завидовать тебе, я только благоговейно принесу тебе обет быть культурной почвой, готовой питать корни твоего таланта».
