Девичье поле - [43]

Лина, на звонок в передней, уже спускалась с лестницы из своей комнаты. Увидав Соковнина, она чуть заметно покраснела, и ему показалось, что она как-то необычайно приветливо встретила его взглядом и словом:

— Николай Николаевич! Здравствуйте! Что вас давно не видно?

— Как давно? С Крещенья, — говорил он тоже с заметной сердечностью. — Это вы называете давно?

— Конечно. Отчего вы не были в прошлое воскресенье?

Они перешли в гостиную.

— Я думал, что надо вам после праздничной страды и будничный отдых дать. А что, разве в воскресенье было что-нибудь или кто-нибудь?

— Нет, никого и ничего.

И, улыбнувшись, с милым, шутливым кокетством сказала:

— Просто, вас не было.

В глазах Соковнина блеснул огонёк удовольствия.

— Очень рад, что мои посещения вам приятны. Если б я это знал… Ну, да вот я и приехал. — И чуть дрогнувшим голосом, сам не замечая этого, спросил: — Вы одна домовничаете?

Лина просто ответила:

— Мама с тётей поехали в город, ненадолго. Тётя к обедне, а мама, уж заодно, там кое-кого повидать. Я с бабушкой. Вот сейчас будемте чай пить.

Она позвонила.

— А пока — что же мы стоим? Сядемте.

Они сели в гостиной. Лина безразличным тоном спросила:

— А где же ваш Фадеев?

Соковнин с лёгкой усмешкой ответил:

— Почему мой?

Но если при его теперешнем настроении самый вопрос Лины не мог доставить ему удовольствия, то тон, каким он был предложен, и это слово «ваш» подействовали на него приятно-успокаивающим образом. И он, точно желая сохранить обоюдное безразличное отношение к этому вопросу, поспешил добавить:

— Он тоже поехал в город, а оттуда хотел заехать сюда.

Вошла Варя.

— Приготовляйте чай, — сказала ей Лина.

Варя повернулась. Но, прежде, чем она успела уйти, опять звонок в передней.

— Вот верно наши вернулись, — сказала Лина, оставаясь сидеть на месте.

Оказалось, приехал Фадеев. Лина встала ему навстречу, и, пока он раздевался в передней, она, не переступая порога гостиной, чтоб не оставить Соковнина одного, приветствовала Фадеева тем же задушевным тоном, как только что перед этим встретила Соковнина.

— А мы вас уже ждём, — сказала она ему на его «здравствуйте».

— Да? — с приятным удивлением спросил Фадеев. — Откуда вы знали, что я приеду?

Он вошёл в гостиную, протянул Лине руку и, с широкой улыбкой на раскрасневшемся от мороза лице, сказал:

— Здравствуйте ещё раз. — И, увидав Соковнина, воскликнул восторженно: — Ах, это Николай Николаевич сказал! — Он, с той же широкой улыбкой подошёл к Соковнину и поздоровался с ним.

Соковнин ответил корректно-дружеским взглядом и крепким, сердечным рукопожатием.

Фадеев, садясь, вслед за Линой, в одно из кресел у дивана, поближе к Лине, уже говорил радостным тоном человека, сообщающего приятные вести:

— А заметили, какие у меня холодные руки? «Экие морозцы стоят, прости Господи!» Крещенские! Вот в Крещенье была оттепель, зато теперь-то! Вот ведь это оказывается верно, что на каждую местность определённое количество тепла и холода в своё время непременно явится: опоздало на Крещенье, навёрстывает.

— Ну, что нового в городе? — прервал его Соковнин.

Фадеев, точно его разбудили, спросонок подумал, потом весело доложил:

— Да кажется ничего. Все на старом месте. А почта ещё не была получена.

Лина сказала:

— А мы с мамой вчера получили письма от Наташи.

На лице Фадеева появилось выражение приятного ожидания, Соковнин, слегка прищуриваясь, спросил:

— Что же пишет Наталья Викторовна?

— Пишет, конечно, о своих работах, о том, как опять всю её захватила парижская жизнь с её художественными интересами. Восторженное письмо. Читаешь и, право, начинаешь завидовать людям, которые всю жизнь могут вращаться в атмосфере искусства, дышать этим воздухом поэзии, красоты, творчества…

— Полина Викторовна, вы ли это?.. — с улыбкой и безотчётным желанием сказать приятное, прервал её Соковнин.

Лина взглянула на него с оттенком недоумения, и немного сухо спросила:

— Почему бы и не я?.. Разве мне не свойственно увлекаться, очаровываться поэзией, искусством?

— Увлекаться, очаровываться, да, — убеждённым тоном сказал Соковнин, — но вам не должно быть свойственно завидовать. — И, чтоб пояснить свою мысль, добавил: — Иначе, кто же мешал бы вам самой отдаться тому или другому искусству?..

— Отсутствие таланта, — просто ответила Лина.

Соковнин, с тем же безотчётным желанием быть приятным, стал возражать, стараясь доказать, что у каждого найдутся какие-нибудь художественные таланты и что мы только не ищем их в себе, и, даже заметив, не всегда имеем возможность развивать свой талант, а иногда и при возможности, просто желания не имеем.

— Да и не нужно это, — сказал он как неопровержимую истину, неожиданно противореча самому себе.

Лина с улыбкой сомнения горячо возразила:

— Как — добровольно отказаться от развития таланта, раз он у вас есть? С какой стати? Почему?

Соковнин очень убеждённо отвечал:

— Потому, что не всем свойственно дышать той атмосферой, которой вы сейчас готовы были позавидовать и в которой только и расцветают полным цветом истинные таланты.

— Позвольте! Почему? — продолжала спрашивать его Лина.

— Потому что это атмосфера горных вершин. Не всякие лёгкие, не всякое сердце выносят её. Как не всякие выносят и давление внизу у берегов житейского моря. Большинство ищет более умеренных высот.