Девичье поле - [3]

— Лина!.. Тётя!.. — громко приветствовала теперь Наташа шедших ей навстречу от крыльца двух худощавых довольно высокого роста женщин, — молодая в одном платье, на старшей накинут на голову и плечи большой байковый платок: видно было, что, при желании поскорее встретить гостью, о выходе на мороз не задумались. Наташа, оставив мать, так же радостно и бойко целовалась и здоровалась теперь с сестрой и тёткой.

— Что же ты не телеграфировала, что приедешь сегодня? — говорила ей серьёзным, деловым тоном Лина. — По твоему письму мы хотели выслать лошадей на станцию завтра.

— А я все дела успела кончить вчера — зачем же мне было ещё торчать в Петербурге. Знала, что возницу на станции найду. Вот уж он и въехал, — сказала она, увидав стоявших на дворе лошадей.

Вещи из саней были вынесены, мужик стоял в ожидании расчёта. Наташа крикнула ему: «Идите на кухню».

— Ну, что, тётя, как ваши куриньки поживают? Плодятся и множатся? — ласково, с немного насмешливой улыбкой, обратилась она теперь к тётке.

Тётка покачала немного головой, как бы с ласковым упрёком за давно знакомую ей насмешку любимой племянницы, и шутливым же тоном ответила:

— Плодятся и множатся. Как будто это тебя так интересует?

— Да, тётя. Я вам сейчас, придём, забавный анекдот расскажу… А может быть, это и рецепт — сельскохозяйственный… Ой, да я озябла!

Она прибавила шагу, идя впереди сестры и тётки к крыльцу. А сзади шла Александра Петровна и любовно смотрела на стройную фигуру дочери, казавшейся такой изящной в её сером беличьем наряде, такой грациозной с своими лёгкими, как у белочки, движениями.

А ещё поодаль, замыкая шествие и уже направляясь к своей дворницкой, Сергей любовно же посмотрел вслед барышне, как-то незаметно для самого себя вздохнул и подумал: «Как царевна в сказке!..»

На пороге гостиной Наташу встречала бабушка. Опираясь на костыль, она, нетерпеливая, выползла, из своей комнаты и пробиралась в переднюю, чтоб хоть чрез стеклянную дверь взглянуть на двор: куда же они все запропастились?

— Сто зе, Валюска, идут? — спрашивала она горничную, уже караулившую в передней у парадной.

— Идут, Ирина Николаевна.

И Варя широко распахнула дверь навстречу морозу. Мороз лёгким облачком ворвался в тепло-натопленную комнату, поклонился отворившей ему девице до земли, да сразу же и облапил её, охальник, косматыми лапами за ноги, аж девку в дрожь бросило. Варя как-то безотчётно отскочила от дверей. А мороз уж и к другой прильнул: вся охваченная морозным облаком вошла, как с неба спустилась, Наташа.

И бабушка, увидав дорогую, стремясь обнять её, подняла обе руки, и свободную и с костылём, и, не в силах тронуться с места, только восклицала, точно всхлипывала:

— Натка!.. Натка!..

Наташа замахала на неё обеими руками:

— Уходите, уходите, скорей, бабушка: простудитесь, я с морозу!

Бабушка, как виноватая, опустила руки, мгновенно повернулась и, идя к дивану в гостиной, лепетала сама с собой:

— Усля, дусецька! Усля усь, ус-ля!.. Усля!..

Она грузно опустилась на диван и уставилась восхищённым и в то же время немного грустным взглядом на двери в переднюю.

Чрез две-три минуты Наташа, раздевшись, расцеловавшись и с Варей, оттерев озябшие руки и щеки, и ещё раз обняв не спускавшую с неё глаз мать, вошла в гостиную. Улыбаясь, вся сияя радостью, молодостью, здоровьем, направилась прямо к бабушке. Старуха, отставив теперь свой костыль к дивану и уже не поднимаясь с места, простирала к внучке руки и, вся дрожа от волнения, причитала своим детским лепетанием:

— Поди, поди ко мне, детка моя! Поди, полядуй меня, сталюху!

— Здравствуйте, бабусенька, здравствуйте моя хорошая! — говорила Наташа, целуя бабушку, потом опускаясь перед ней на колени, целуя её руки в снова обнимая и целуя склонившееся к ней морщинистое, но дорогое ей лицо. — Ну, как вы тут, бабушка? Хорошо ведёте себя? Не хвораете? Молодцом?

— Холёсё, холёсё! Молодцом! — смеясь, отвечает старуха, обнажая из-под старческих иссохших губ два ряда великолепных белых зубов.

Наташа дерзко-нежно постукивает по щеке и, лукаво подмигивая, спрашивает:

— Зубки не болят?

Бабушка улыбается ещё шире и целует внучку и ласково-ласково лепечет:

— Не болят, сялунья ты моя холёсая. Не болят. Отлицьные зюбы — не далём пятьдесят цельковых заплятиля.

Из дверей в столовую выглянула Лина:

— Ната, хочешь, дать тебе сейчас чаю, согреться, или прямо — через пять минут будем обедать?

— А чай есть, готовый?

— Кипяток на плите. Чрез минуту.

Бабушка вмешалась:

— Давай, Полинька, сколее цяю, цяю — детке соглеться надо. Надо. А потом и обедать сколее.

Наташа тоже подтвердила это сестре ласковым утвердительным взглядом и послала ей воздушный, одними губами, поцелуй.

— Замёлзля, а? Долёгой-то?.. Да ты как плиехаля-то?.. — допрашивала теперь бабушка Наташу. — Лёсядей-то не посылали…

— Мне так хотелось вас поскорее видеть, бабушка, что я пешком пришла, — серьёзным тоном сказала Наташа. А в глазах светится задорный огонёк насмешки.

Бабушка, во всем доверчивая, приняла было сначала её слова, как всегда, за чистую монету. Но догадалась и, уже и сама затаив ласковую насмешку, как играют с детьми, выразила своим певучим тоном скорее удивление, чем сомнение: