Дева и цыган - [9]
Пунцовая от смущения, Лотти встала. Теперь черед Эллы. Она куда спокойнее и рассудочнее, во всяком слове гадалки ищет смысл. Неуемная Люсиль то и дело восклицала: «Ну и ну! Вот это да!»
Цыган изваянием застыл на крылечке, лицо у него было совершенно бесстрастно. Но Иветта постоянно чувствовала на себе дерзкий взгляд, вот задержался на Щеке, сейчас — на шее. Сама же поднять глаза не смела. На красавца цыгана изредка посматривал Фрамли, но не встречал лишь спокойный взгляд мужчины. Взгляд горделивый и надменный. Особый взгляд: так смотрят изгои, те, чье достоинство попирается. Во взгляде этом насмешка и вызов вольного бродяги всем покорным рабам закона. Цыган так и стоял с ребенком на руках и, нимало не смущаясь, наблюдал за гаданием.
Теперь перед гадалкой сидела Люсиль.
— Ты была далеко за морем. И встретился тебе там мужчина — бубновый король. Да только стар он слишком…
— Вот это да! — ахнула Люсиль, оглянувшись на сестру.
Но Иветта, словно зачарованная, ничего не видела и не слышала вокруг: каждый нерв ее трепетал — такое иногда находило на нее.
— Через несколько лет ты выйдешь замуж, не сейчас, годика четыре подождать придется. Разбогатеть не разбогатеешь, но жить будешь в достатке. И ждет тебя дальняя дорога.
— Одну или с мужем?
— С мужем.
Подошел черед Иветты. Гадалка долго в упор смотрела ей в лицо. Иветте стало не по себе.
— Я передумала. Не хочется мне знать свою судьбу. Честное слово, не хочется.
— Боишься? — безжалостно спросила цыганка.
— Вовсе нет… — Иветта замялась.
— У тебя есть тайна? И ты боишься, что я всем про нее расскажу? Пойдем, красавица, со мной в фургон, там никто не услышит.
Цыганка вкрадчиво уговаривала, Иветта же, по обыкновению, упрямилась. На пухлом, почти детском лице ее появилась печать своеволия и непреклонности. И вдруг она согласилась:
— Хорошо! Почему бы, в конце концов, и не пойти?
— Ишь какая! Так нечестно! — загомонили остальные.
— Я бы на твоем месте не пошла! — воскликнула Люсиль.
— А я вот пойду! — упрямо бросила Иветта. Перечить другим у нее в характере. — Пусть погадает мне в фургоне.
Цыганка что-то крикнула мужу. Тот на мгновение скрылся за дверью, потом появился снова, спустился с крыльца, поставил малыша на еще нетвердые ножки. Вид у цыгана был щегольской — до блеска начищенные сапоги, облегающие черные брюки, плотная темно-зеленая фуфайка. Держа малыша за руку, он пошел к столу под навесом, обходя ямы, откуда некогда брали камень. Меж щебенкой пробивался чахлый папоротник Старуха задавала лошади овес. Проходя мимо Иветты, цыган взглянул на нее все так же дерзко и вместе с тем уклончиво. И сжавшаяся в комок душа ее приняла этот вызов, зато плоть растаяла от цыганского взгляда. В душе запечатлелись безупречные его черты: прямой нос, скулы, виски. Фуфайка очертила его безупречное тело, сама безупречность эта — точно насмешливый ей укор.
Двигался он лениво-неспешно, но легко. И снова пронзила ее мысль: он сильнее! Из всех мужчин, которых она встречала доселе, лишь этот сильнее. Сильнее по ее меркам, по ее разумению.
Любопытно, что-то нагадает ей цыганка. Иветта поднялась вслед за нею по ступенькам. При каждом шаге полы ее сшитого по фигуре светло-коричневого пальто распахивались, мелькали короткое холщовое салатное платье и ноги, открытые чуть ли не до колен. Длинные, красивые, скорее худощавые, нежели полные. Словно ноги изящной газели или лани, схожие даже по цвету — нa Иветте были бежевые чулки тонкой шерсти. У самого порога она обернулась и с простодушной и, как ей казалось, величавой небрежностью бросила друзьям:
— Долго копаться я ей не позволю!
Меховой воротник пальто открылся — в вырезе салатного платья показалась нежная шея. Плетеная коричневая шляпка сползла на затылок, очертив нежное девичье лицо круглой рамкой полей. Нежность в ее облике удивительно сочеталась с властностью и бесстыдством. Она чуяла, что цыган обернулся и смотрит ей вслед, почти воочию видела изгиб его безупречной шеи, аккуратно расчесанные волосы. Он не спускал с нее глаз, пока она не вошла в фургон.
Никто так и не узнал, что нагадала ей цыганка. Друзья заждались Иветту. Собирались сумерки, становилось холодно. Из трубы одного фургона потянулся дымок, вкусно запахло едой. Чалую тоже покормили, накрыли черной попоной. В отдалении переговаривались двое цыган. В старом заброшенном карьере жила особая, Taинственная тишина.
Но вот дверь фургона распахнулась, пригнувшись, вышла Иветта. Будто ее околдовали и превратили в цаплю — перебирая длинными тонкими ногами, она спустилась с крыльца, ступила на сумеречную землю, и ее окутало колдовское молчание.
— Долго я там пробыла? — спросила она рассеянно, ни на кого не глядя. Глубоко спрятала она свою тайну под личиной беспечного детского своеволия. — Надеюсь, вы не скучали. Неплохо бы сейчас чаю напиться. Ну что, поехали?
— Садитесь! — скомандовал Боб. — Я расплачусь.
Шурша и виляя жесткими широкими юбками, из фургона вышла цыганка. Выпрямилась во весь свой недюжинный рост, на смуглом хищном лице — ликование. Шерстяная шаль в красных розах сползла с черных курчавых волос. Заносчиво и дерзко взглянула она на молодых людей, едва различимых в сумерках.
Дэвид Герберт Лоуренс остается одним из самых любимых и читаемых авторов у себя на родине, в Англии, да, пожалуй, и во всей Европе. Важнейшую часть его обширного наследия составляют романы. Лучшие из них — «Сыновья и любовники», «Радуга», «Влюбленные женщины», «Любовник леди Чаттерли» — стали классикой англоязычной литературы XX века. Последний из названных романов принес Лоуренсу самый большой успех и самое горькое разочарование. Этический либерализм писателя, его убежденность в том, что каждому человеку дано право на свободный нравственный выбор, пришлись не по вкусу многим представителям английской буржуазии.
Роман «Сыновья и любовники» (Sons and Lovers, 1913) — первое серьёзное произведение Дэвида Герберта Лоуренса, принесшее молодому писателю всемирное признание, и в котором критика усмотрела признаки художественного новаторства. Эта книга стала своего рода этапом в творческом развитии автора: это третий его роман, завершенный перед войной, когда еще не выкристаллизовалась его концепция человека и искусства, это книга прощания с юностью, книга поиска своего пути в жизни и в литературе, и в то же время это роман, обеспечивший Лоуренсу славу мастера слова, большого художника.
Произведения выдающегося английского писателя Д. Г. Лоуренса — романы, повести, путевые очерки и эссе — составляют неотъемлемую часть литературы XX века. В настоящее собрание сочинений включены как всемирно известные романы, так и издающиеся впервые на русском языке. В пятый том вошел роман «Влюбленные женщины».
Страсть. Одиночество. Ненависть. Трагедия…Вечное противостояние сильной личности – и серого, унылого мира, затягивающего в рутину повседневности…Вечная любовь – противостояние родителей и детей, мужей и жен, любовников, друзей – любовь, лишенная понимания, не умеющая прощать и не ждущая прощения…Произведения Лоуренса, стилистически изысканные, психологически точные, погружают читателя в мир яростных, открытых эмоций, которые читатель, хочет он того или нет, переживает как свои – личные…В книге представлены повесть «Дева и цыган» и рассказы.
В наследие английского классика XX столетия Д. Г. Лоуренса (1885–1930), автора всемирно известных романов «Сыновья и любовники» и «Любовник леди Чаттерлей», входят и несколько стихотворных циклов, и путевые заметки, и более полусотни новелл, в которых в полной мере отразились все грани его яркого дарования. «Быть живым, быть живым человеком, быть цельным живым человеком — вот в чем суть». Он всегда и во всем был верен своему девизу. В данную книгу включены 13 ранее никогда не издававшихся в нашей стране рассказов этого блистательного мастера «малого жанра».
Произведения выдающегося английского писателя Дэвида Герберта Лоуренса — романы, повести, путевые очерки и эссе — составляют неотъемлемую часть литературы XX века. В настоящее собрание сочинений включены как всемирно известные романы, так и издающиеся впервые на русском языке. В четвертый том вошел роман «Радуга в небе», который публикуется в новом переводе. Осознать степень подлинного новаторства «Радуги» соотечественникам Д. Г. Лоуренса довелось лишь спустя десятилетия. Упорное неприятие романа британской критикой смог поколебать лишь Фрэнк Реймонд Ливис, напечатавший в середине века ряд содержательных статей о «Радуге» на страницах литературного журнала «Скрутини»; позднее это произведение заняло видное место в его монографии «Д. Г. Лоуренс-романист».
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.
Автор цикла исторических романов «Проклятые короли» – французский писатель, публицист и общественный деятель Морис Дрюон (р. 1918) никогда не позволял себе вольного обращения с фактами. Его романы отличает интригующий и захватывающий сюжет, и вместе с тем они максимально приближены к исторической правде. Согласно легенде истоки всех бед, обрушившихся на Францию, таятся в проклятии, которому Великий магистр ордена Тамплиеров подверг короля Филиппа IV Красивого, осудившего его на смерть. Охватывая период с первого десятилетия XIV века до начала Столетней войны между Францией и Англией, Дрюон описывает, как сбывается страшное проклятие на протяжении этих лет.
Литературный шедевр Стефана Цвейга — роман «Нетерпение сердца» — превосходно экранизировался мэтром французского кино Эдуаром Молинаро.Однако даже очень удачной экранизации не удалось сравниться с силой и эмоциональностью истории о безнадежной, безумной любви парализованной юной красавицы Эдит фон Кекешфальва к молодому австрийскому офицеру Антону Гофмюллеру, способному сострадать ей, понимать ее, жалеть, но не ответить ей взаимностью…
«В двадцати милях к западу от Таксона «Вечерний экспресс» остановился у водокачки набрать воды. Кроме воды, паровоз этого знаменитого экспресса захватил и еще кое-что, не столь для него полезное…».
Роман французского классика Александра Дюма-отца «Королева Марго» открывает знаменитую трилогию об эпохе Генриха III и Генриха IV Наваррского, которую продолжают «Графиня де Монсоро» и «Сорок пять». События романа приходятся на период религиозных войн между католиками и гугенотами. Первые шаги к трону молодого принца Генриха Наваррского, противостояние его юной супруги Марго, женщины со своеобразным характером и удивительной судьбой, и коварной интриганки – французской королевы Екатерины Медичи, придворная жизнь с ее заговорами и тайнами, кровавые события Варфоломеевской ночи – вот что составляет канву этой увлекательной книги.