Детство в тюрьме - [29]

За игру в карты я попал в карцер, где просидел 30 суток — 300 грамм хлеба, один раз в три дня — баланда. Через 30 суток, пошатываясь от истощения, я появился у себя в бараке. Меня сразу же накормили. Потом сообщили, что несколько раз заходила московская вороваечка Лялька-балерина. Я попросил Мишу сходить в женский барак и узнать, что ей нужно. Вернувшись, Миша сказал, что я нужен Ванде. Я пошел к женскому бараку. Навстречу вышла Ванда, которая попросила меня ночью прийти к ней. Она решила уступить Дугину, но не хотела отдаваться ему девственницей. Я ей сказал, что только сегодня вышел из карцера и очень поддошел[38], но она ничего не хотела слушать. В ее сознании прочно укрепилась мысль, что лагерный начальник не должен быть ее первым мужчиной. Ванда мне очень нравилась, но такая прозаичность очень меня смутила. Все-таки после отбоя я пошел к ней.

На следующий день я опять попал в карцер. В лагере карцер называется «изо», «шизо», «трюм», «кандей». Приблизительно суток через пять, ночью, дверь карцера отворилась, меня разбудил дежурный надзиратель и передал мне большую сумку. В ней было две буханки хлеба, табак, около килограмма сахара. Я понял, что Ванда выполнила свое решение, но поставила условием, чтобы Дугин помог мне.

Жулики в карцере переходили все границы: отнимали пайки у мужиков и фраеров, издевались над ними — пусть подохнут все, кроме них. Как-то в карцер посадили фраера, который что-то украл на кухне. Жулики начали его расспрашивать, кем он был на воле. Выяснилось, что милиционером. Восторгам не было предела: «Живой милиционер в камере!» Его заставили ходить на четвереньках и бормотать: «Шла коза дорогою, нашла козла безногого»; потом он должен был несколько раз произнести: «Забодаю», и в это время его били сапогом по голове и отвечали: «Не боюсь».

Хочется мне также рассказать о том, как я задрал (обыграл) Нижнюю Туру. Хотя я и был фраеренком, то есть не пользовался правами жульнического мира, но, поскольку я был в компании с Золотым и Цыганом, пользовался уважением у лагерных жуликов. Малолеткам выдавали по килограмму сахара в месяц. Это расценивалось на картёжном рынке в один рубль. Как-то, еще до выдачи сахара, к нам в барак забежал взрослый вор Вася-зверь и предложил мне игру на сахар. Взрослые получали сахара в три раза меньше. (Сам же он ставил на игру деньги.) Карта сразу же пошла, я выиграл у него 25 рублей денег, хороший костюм, сапоги, пуховую подушку, а также белье. Белье я ему оставил и направился, было, уже в каптерку за получением сахара, но тут в барак заскочил какой-то жулик, который был в компании со Зверем, и игра возобновилась. Почти трое суток подряд без сна я продолжал играть со вновь появляющимися клиентами. В моем распоряжении была уже огромная сумма денег, я с первой же карты ставил такую ставку, которой можно было обыграть любого соперника. За процессом игры наблюдало громадное число болельщиков[39]. В конце концов нижнетуринские жулики проиграли мне все, что у них было. У меня собралось более 16 тысяч рублей, около ста костюмов, столько же сапог, подушек и куча разных мелочей. Все было свалено в углу, и на груде этого шмотья разлеглись Золотой, Цыган, Мишка Медведь, то есть наша маленькая коммуна. Около двух недель мы транжирили деньги. Каждый день приходили партнеры по игре и приносили добытые ими деньги или вещи, которые тут же перекочевывали к нам.

Но пришел и мой черед. Не помню, кто предложил мне играть, но помню, что было поставлено на игру темное шелковое кашне, оцененное в три рубля. И вот этим кашне, как говорится, меня и «удавили» — обыграли до ниточки. Ну, как выиграно было, так и проиграно.

Расскажу теперь о третьей моей попытке бежать. Мы решили рыть подкоп из нашего барака. В компании было шесть человек, но знали об этом все. Около 20 дней мы рыли свою нору, вытаскивая землю и распределяя ее под полом. В один из дней, когда наша «дыра» приблизительно прошла уже под запретной зоной, я, Миша Медведь и Лешка-цыган находились под полом и рыли. Было около 12 часов дня. В это время по всей колонии внезапно объявили генеральную проверку, на которой должны были присутствовать все заключенные (работающие и неработающие). Всех выстраивали, пересчитывали, вызывали по картотеке. Нас на поверке не оказалось, и кто-то из нашего барака стукнул, где мы и чем занимаемся. Не дожидаясь окончания поверки, надзиратели прибежали в наш барак и стали ломать пол. Мы, конечно, услышали, но не вышли из-под пола, а расползлись в разные стороны под бараком и лежали, затаив дыхание. Вдруг прямо надо мной взломали половицу. Я нарочно не открывал глаза, меня вытащили, били ногами, но я никак не реагировал на это. Тогда они решили, что я в обмороке, и поднесли вату с нашатырем. Тут я чихнул, открыл глаза и вынужден был давать объяснения: «Да, этот подкоп рыли мы. Я и другие сидим ни за что и, пока в силах, будем стараться бежать».

Объяснение это удовлетворило присутствовавшего при этом начальника колонии Отто. Меня отправили в карцер. Через некоторое время я услышал, что в карцер привели не только Мишу и Цыгана, но и Золотого, а с ним еще других ребят. В карцере было всего восемь камер, и тех, кто сидел там раньше, амнистировали. В этот день нам далее не объяснили, сколько суток мы должны находиться в карцере, и мы решили, что стали уже подследственными. Но на следующий день нам принесли пайку: триста грамм хлеба и, к нашему удивлению, по большому куску горбуши