Детство Смита - [2]

Тонкие коричневые ели и толстые сосны у реки. И солнце играет на их стволах и ветвях.

В детстве было много солнца. Я ходил и щурил­ся. Солнце играло на стене, и, когда окно закрыва­ли шторой, оно лезло в комнату сквозь шторы. Солнце любило меня и сердилось, что меня прятали от него.

6

Однажды в наш дом пришел высокий некраси­вый человек и поселился у нас. Он смастерил под­рамник, к подрамнику мелкими гвоздями прибил туго натянутый холст, достал из кожаной еумки тюбики с красками и кисть. Потом он сел напротив горы и долго-долго смотрел на нее и только много минут спустя стал водить кисточкой по холсту.

Не сразу я сообразил и догадался, что делал наш гость. Он хотел с помощью кисти и красок поднять присевшую перед нашим домом гору и пересадить ее к себе на холст.

Ему очень хотелось совершить чудо. И для этого он приехал сюда, оставив в далеком городе жену и детей. Он, по-видимому, поспорил с кем-то и дал им и самому себе слово, что уберет гору с того мес­та, где она присела, и перенесет ее к себе на холст.

Ежедневно утром он садился напротив горы, долго-долго смотрел на нее, водил кисточкой по холсту и все ждал, что совершится, чудо. Я тоже ждал чуда не меньше его; Но чудо почему-то запаз­дывало.

Моя мать тоже думала, что это чудо рано или поздно случится. И только мой отец-посмеивался над гостем. Он считал его неудачником. И говорил всем, что наш гость зря теряет время.

— Кто он такой? — спросил я отца. —Ведь он очень некрасивый. Правда?

— Красота ему ни к чему, — ответил отец. — Он кудожник от слова «худо». Несчастный человек, который теряет свое время, думая и надеясь, что совершит чудо.

— А разве он его не совершит? — спросил я.

— Нет. Он только зря теряет время.

Я отлично понимал действительный смысл сло­ва «терять». Однажды я потерял свой новый, хоро­шо очинённый и мягко писавший карандаш, долго разыскивал его, наконец нашел и снова потерял. Казалось, карандаш терялся нарочно, словно бы играя со мной в прятки. Но художник от слова «худо» терял не карандаши и не краски, а время. И мне думалось, что он рано или поздно най­дет его, свое утерянное время, а потом снова по­теряет.

Рано на рассвете, очень рано, художник от слова «худо» вставал и шел к реке. На небе небрежно ле­жала полоска зари, словно она попала туда не са­ма, а ее положил художник, нечаянно задев небо своей кистью. Пастух гнал коров, задумчиво играя на сопелке.

Выкупавшись в синей студеной воде, художник возвращался в дом, брал свой подрамник с натяну­тым на него холстом, краски и кисть и садился на­против горы.

Не знаю, но мне казалось, что горе это не очень нравилось. Она любила покой и тишину. А этот че­ловек сидел, нарушая тишину хриплым кашлем, курил трубку и смотрел, смотрел на гору жадными глазами.

Однажды я подслушал его разговор с горой.

— Гора, — сказал художник тихо, — я дал себе слово, что подниму тебя и перенесу к себе на холст.

Но гора не ответила. Мне показалось, что она вот-вот встанет и подойдет к художнику. Она была очень похожа на оленя, который прилег, сложив цодхебя ноги, чтобы отдохнуть.

— Гора, — сказал еще тише художник. — Я по­любил тебя. И я не уйду отсюда, пока не пересажу тебя на свой холст.

И вдруг гора ответила. Она ответила мелодичным женским голосом, очень похожим на голое моей матери: Л

— Твой холст слишком мал для меня.

— Гора права, — сказал я художнику. — Твой холст действительно мал, а она большая.

— Ничего, — улыбнулся мне художник. — Если она захочет, она уменьшится.

Улыбка его показалась мне печальной. И я по­думал, что художник жалеет не гору и даже но себя, а свое время, которое он теряет.

Мне тоже было жаль его времени. Художник очень уставал. Ведь он сидел перед горой с утра до вечера, а дело нисколько не подвигалось.

7

В этот раз я проспал. Я вскочил с постели и по­смотрел в окно, чтобы узнать — сидит ли возле горы художник. В конце концов он мог тоже проспать. Ведь он очень устал и вчера жаловался моей мате­ри, что у него болит спина и ноют руки.

Я посмотрел в окно, художника не было на его обычном месте. Я удивился. Но, посмотрев внима­тельнее, я удивился еще больше. Не было не только художника, но и горы. На том месте, где всегда стояла гора, теперь было пустое место.

Я поскорее оделся и выбежал из дому.

Еще не добежав до ворот, я увидел художника. Он нес свой холст, и лицо у него было смущенное и даже растерянное.

А где гора? — спросил я художника. — Ведь она всегда стояла на одном месте. Она всегда была здесь.

— А ты уверен в этом? — сказал художник.

— Уверен. Она стояла здесь еще до того, как я родился.

— Когда ты не родился, тебя не было. Не так ли? И ты не можешь знать, стояла ли тогда здесь эта гора. Не спорь.

— Но куда же она все-таки делась?

— Куда? — ответил спокойно художник. — Ни­куда. Ко мне на холст. Я ее очень долго просил. И она в конце концов согласилась. Мне удалось ее уговорить. Возможно, ей надоело стоять на одном месте. И я увезу ее в город вместе с холстом.

— А что же будем делать мы? Мы тоже любим эту гору. И к ней привыкли.

Художник промолчал. Он бережно нес свой холст, словно боялся, что гора сползет с холста и вернется на свое место.