Детство с Гурджиевым - [26]

К тому времени я приобрел привычку всегда допускать, что во всем, что делал Гурджиев, было всегда "больше, чем видится взгляду"; я также был знаком с его теорией, что трение производит конфликты, которые, в свою очередь, возбуждают людей и, так сказать, вытряхивают их из их привычного, упорядоченного поведения; также я не мог не удивляться тем, что за награда была в этом для Рашмилевича, кроме денег, я имею в виду. Единственным ответом Гурджиева на это было то, что он сказал, что Приэре для Рашмилевича было также привилегией. "Нигде больше его личность не может выполнять такую полезную работу". На меня не произвел особого впечатления его ответ, но я представил в своем уме каждое движение Рашмилевича, как имеющее большую важность. Это казалось, в лучшем случае, странной судьбой - он должен был, как я предполагал, жить в постоянном состоянии катаклизма, непрерывно создавая опустошение.

Не было сомнения в том, что его присутствие не только создавало беспокойство, но также, казалось, провоцировало его. Очень скоро после его возвращения он и я снова стали главными участниками другого "инцидента".

Это был мой день дежурства на кухне. Как было принято для "мальчика при кухне", я встал в половине пятого утра. Так как я был ленив по природе, а особенно в том возрасте, единственным способом, в котором я мог быть уверен, чтобы проснуться вовремя для кухни, было выпить в одиннадцать часов вечера перед сном столько воды, сколько я только мог. О будильниках не было слышно в Приэре, и это средство для раннего подъема (которое кто-то предложил мне) никогда не обманывало ожиданий. Так как туалет был на значительном расстоянии от моей комнаты, то не было сомнения в моем пробуждении, и я не падал спать снова. Единственная трудность была в регулировании количества воды. К тому же, я часто просыпался в три, вместо половины пятого. Даже тогда я не отваживался снова ложиться в кровать и не мог решиться выпить другое количество воды, достаточное, - чтобы разбудить меня через час или около этого.

Первыми обязанностями мальчика при кухне были следующие: разжечь огонь в коксовой печи, загрузить уголь в ведра, сварить кофе и вскипятить молоко, нарезать и поджарить хлеб. Вода для кофе долгое время не закипала, так как она нагревалась в двадцатипятилитровых эмалированных емкостях, которые также использовались для приготовления супа и для обеденной еды. Меню с рецептами были расписаны заранее на каждый день недели. Кухарке, а обычно был определенный повар на каждый день, не надо было показываться на кухне до утреннего завтрака. В этот день кухарка не появилась в половине десятого, и я начал беспокоиться. Я посмотрел в меню и на рецепт для супа в тот день и, так как я часто видел кухарок за приготовлением той пищи, которая была назначена на тот день, сделал необходимые предварительные приготовления.

Так как кухарка все еще не появилась, хотя было уже около десяти часов, я послал какого-то мальчика узнать, что с ней случилось. Оказалось, что она больна и не может прийти на кухню. Я пришел со своей проблемой к Гурджиеву, и он сказал, что, раз я уже начал готовить, я могу вернуться на кухню и закончить приготовление пищи. "Вы будете поваром сегодня", - сказал он величественно.

Я очень беспокоился от чувства такой ответственности, но в то же время был несколько горд порученным делом. Величайшей трудностью для меня было сдвигать огромные суповые котлы с верха большой угольной печи, когда нужно было добавить угля в огонь, что было часто необходимо для того, чтобы суп варился. Я работал все утро и был разумно горд собой, когда сумел кончить готовить и доставить еду нетронутой к столу. Повар отсутствовал, и мне было необходимо еще и обслуживать.

Обычно студенты становились в ряд, каждый со своей суповой тарелкой, серебряной ложкой и т. д., в руках и, пока они проходили обслуживающий стол, повар подавал им один кусок мяса и наливал черпак супа. Все шло хорошо некоторое время. До тех пор пока не показался Рашмилевич - среди последних, - тогда мои трудности и начались. Суповой котел был почти пуст к тому времени, когда он подошел ко мне, и я должен был наклонить его, чтобы наполнить черпак. Когда я налил ему - мне казалось, что это было предопределено нашей общей судьбой - черпак также поднял порядочного размера кусок кокса. Это был густой суп, и я не замечал уголь до тех пор, пока он не лег с тяжелым, лязгающим звуком в его суповую тарелку.

Реакция осуждения мгновенно сменила спокойствие Рашмилевича. Он начал тираду, направленную против меня, которой, я думал, не будет конца. Все, что все дети сделали ему в течение последней зимы, было припомнено и приведено более, чем подробно; и, пока он ругался и бушевал, я беспомощно стоял за суповым котлом и молчал. Тирада пришла к концу с появлением Гурджиева. Обычно он не появлялся ко второму завтраку и объяснил свое появление тем, что мы производили так много шума, что он не мог работать.

Рашмилевич немедленно обернулся к нему, начав свое скорбное повествование о несправедливостях повсюду с начала. Гурджиев наблюдал за ним спокойно, и это, казалось, возымело успокаивающее действие. Тогда Рашмилевич постепенно понизился в тоне - он, казалось, истощился. Не говоря ему ничего, Гурджиев вынул кусок кокса из суповой тарелки Рашмилевича, бросил его на землю и попросил тарелку супа себе. Он сказал, что, так как здесь был новый повар сегодня, он чувствовал, что его обязанностью является отведать этот обед. Кто-то сходил за суповой тарелкой для него, я обслужил его тем, что осталось в суповом котле, и он молча его съел. Закончив, он подошел ко мне, громко поздравил меня и сказал, что суп - конкретно этот суп - был его любимым и лучшим из того, что он когда-либо пробовал.