Детство с Гурджиевым - [17]

10.

К концу лета я узнал, что м-р Гурджиев планирует поехать в Америку с длительным визитом - вероятно, на всю зиму 1925-26 годов. Вопрос о том, что будет с Томом и со мной, автоматически возник в моем уме, но все быстро решилось: к моему великому облегчению Джейн сказала нам, что решила поехать обратно в Нью-Йорк, но Том и я останемся на эту зиму в Приэре. В один из выходных она взяла нас в Париж и представила Гертруде Стайн и Алисе Б. Токлас; Джейн как-то убедила Гертруду и Алису наблюдать за нами в ее отсутствие.

В наши редкие визиты в Париж мы встречались со многими известными людьми: Джемсом Джойсом, Эрнестом Хемингуэем, Константином Бранкази, Жаком Лившицем, Тристаном Тзара и другими - большинство из которых были сотрудниками, в то или иное время, "Литтл Ревью". Ман Рай сфотографировал нас обоих; Поль Челичев взялся нарисовать нас. Я помню как Челичев, после двух или трех дней последовательной работы над моим пастельным портретом, вывел меня из своей студии, сказав мне, что меня нельзя нарисовать. "Вы выглядите, как все, - сказал он, - и ваше лицо никогда не спокойно".

Я был слишком юным или слишком сложным в те времена, чтобы полностью осознать привилегию, если так можно сказать, знакомства или встречи с такими людьми. Вообще, они не производили очень сильного впечатления на меня; я не понимал их разговоров и сознавал их важность только потому, что со мной они говорили весьма значительно.

Из всех таких людей на меня производили подлинное впечатление Хемингуэй и Гертруда Стайн. На нашей первой встрече с Хемингуэем, чья книга "Прощай, оружие" еще не была опубликована, он произвел на нас впечатление своими рассказами о бое быков в Испании; с большим увлечением он снимал свою рубашку, чтобы показать нам свои "боевые шрамы", а затем падал на руки и на колени, еще раздетый до пояса, чтобы изобразить быка своему первому ребенку, еще очень маленькому в то время.

Гертруда Стайн произвела на меня величайшее воздействие. Джейн дала мне прочитать что-то из ее книг - я не помню что это было - что я нашел совершенно бессмысленным; по этой причине я был неопределенно встревожен перспективой встречи с ней. Она сразу же понравилась мне. Она оказалась неусложненной, прямой и чрезвычайно дружелюбной. Она сказала нам, что мы будем посещать ее каждый второй четверг в течение зимы, и что наше первое посещение должно быть на день Благодарения. Хотя я беспокоился об отсутствии Гурджиева - я чувствовал, что Приэре, возможно, не могло быть тем же самым без него - моя неожиданная привязанность к Гертруде и уверенность, что мы будем видеть ее регулярно, были значительным утешением.

Гурджиев однажды говорил мне прямо о своей приближавшейся поездке. Он сказал, что собирается оставить мисс Мерстон заведовать всем, и что мне будет нужно - так же, как и всем - работать с ней. Мисс Мерстон больше не беспокоила и не пугала меня, я стал нужнее ей, и я заверил его в том, что все будет хорошо. Затем он сказал, что важно узнать, как ладить с людьми. Важно только в одном отношении - научиться жить со всякими людьми и во всех ситуациях; жить с ними в смысле непротиводействия им постоянно.

Перед своим отъездом он созвал на собрание некоторых из студентов и мисс Мерстон; только тех студентов, главным образом, американцев, которые собирались остаться в Приэре во время его отсутствия - исключая его собственную семью и нескольких старых студентов, или последователей, которые были с ним многие годы и которые, очевидно, не были подчинены дисциплине мисс Мерстон. У меня было чувство, что непосредственная семья Гурджиева, его брат, невестка и трое детей не были такими же "последователями" или "студентами" как все остальные, а были просто "семьей", которую он содержал.

На этом собрании, или встрече, мисс Мерстон подавала чай всем нам. Мне кажется, что это была ее идея, а также, что она делала попытку "сделать все возможное", чтобы понравиться тем студентам, которые будут на ее попечении в течение предстоящей зимы. Мы все слушали, как она и м-р Гурджиев обсуждали различные стороны функционирования Института - главным образом практические проблемы - распределение работы и т. д. - но единственным особым воспоминанием о той встрече было то, как мисс Мерстон обслуживала нас чаем. Вместо того, чтобы сидеть на одном месте, наливая чай и подавая его нам, она наливала каждую чашку стоя, а затем подносила ее каждому. Она имела, к несчастью для нее, физическую привычку - она была столь деликатной, в действительности, что это казалось своего рода изысканностью - слабо испускать "дух" каждый раз, как она наклонялась, подавая каждому его или ее чашку чая. Неизбежно происходил довольно слабый одиночный "выстрел", при котором она немедленно говорила: "Извините меня," и выпрямлялась.

Все мы забавлялись и были смущены этим, но никто не забавлялся больше, чем Гурджиев. Он внимательно наблюдал за ней со слабой улыбкой на лице, и невозможно было не заметить, как все мы "прислушивались" к мисс Мерстон. Как будто не в состоянии контролировать себя больше, он начал говорить. Он сказал, что мисс Мерстон является особым человеком, со многими качествами, которые могли быть сразу не видны случайному зрителю. (Когда он хотел, он мог быть очень многословным и цветистым в английском языке). В качестве примера одного из ее качеств, он сослался на тот факт, что она имела совершенно исключительный способ обслуживания чаем. Это только мисс Мерстон подносила чай в сопровождении небольшого резкого "выстрела", подобно маленькой пушке. "Но так деликатно, так утонченно, - сказал он, - что необходимо быть бдительным и весьма восприимчивым, чтобы услышать его". Он продолжал отмечать, что мы должны заметить ее крайнюю воспитанность - она неизменно извинялась сама после каждого раза. Затем он сравнил эту ее "грацию" с другими светскими любезностями, заявив, что она была не только необычной, но даже большого мастерства, совершенно оригинальной.