Детство Лермонтова - [102]

Все молчали, прислушиваясь, с надеждой и лаской поглядывая на Мишу и переводя глаза на раскричавшуюся Христину Осиповну. На паперть вышла сама Арсеньева. Миша поднял лист, бросился к бабушке и с торжеством показал ей «документ». Бабушка с недоумением прочитала написанную крупными буквами дарственную и от возбуждения побагровела.

Не сказав ни слова, она раскланялась направо и налево и, сопровождаемая гостями, поспешила домой. Усадив Мишу играть в домино с Марусей Макарьевой, она стала подробно расспрашивать Христину Осиповну и Андрея Соколова о том, что произошло.

Выслушав их, Арсеньева ужаснулась, тотчас же призвала к себе брата Афанасия Алексеевича и заперлась с ним у себя в спальной, а внука к себе не велела допускать.

Миша, смущенный гневом бабушки, убежал от гостей, которые ему задавали разные вопросы, и в слезах пожаловался Юрию Петровичу, приехавшему на день рождения сына, что бабушка своего слова не держит. Отец, сочувствуя Мише, со вздохом поцеловал его.

К торжественной трапезе вышла наконец заплаканная бабушка под руку с Афанасием Алексеевичем. Когда обед был окончен и гости встали из-за стола, все пошли на верхний балкон смотреть, как гуляют дворовые, а бабушка опять вместе с братом удалилась в спальную и велела Христине Осиповне привести Мишу, который и предстал перед ней, суровый и хмурый.

Афанасий Алексеевич строго, как никогда, сказал, что Михаил, очевидно, своим поведением хочет сократить дни своей бабушки, начав бунтовать крестьян. Арсеньева тут же залилась слезами.

Миша возразил, что бабушка дала ему разрешение управлять имением один день так, как он захочет, но Афанасий Алексеевич перебил мальчика, сказав, что он не имел никакого права так действовать, не предупредив бабушку о своем намерении. Ведь бабушка не раз говорила, что после ее смерти он может распоряжаться ее имением как хочет, но ведь к тому времени Миша станет взрослым и поймет, что надо и чего не надо делать. А теперь какое безумство он затеял: вырубить всю Долгую рощу, которая стоит несколько тысяч, и для чего? Чтобы поставить крестьянам новые избы!

Арсеньева неумолчно рыдала. Афанасий Алексеевич просил ее успокоиться и сказал, что бабушка должна теперь расплачиваться за ошибку внука и что теперь ему самому придется выступить с речью перед крестьянами, а Миша должен при этом присутствовать, слушать, что будет сказано, и молчать.

— Иначе я выпорю тебя при всех, ежели ты скажешь хоть слово! — добавил Афанасий Алексеевич таким зловещим голосом, что мальчик побледнел и осекся, только недобрый огонь сверкнул в его глазах.

Втроем они вышли на балкон, за ними побледневшая Христина Осиповна и Андрей Соколов, который нежно и сочувственно держал в своей руке маленькую ручку мальчика.

Крестьяне же с утра волновались и ни о чем другом не говорили, как только о подарке Михаила Юрьевича. Они толпились во дворе невесело, и песни и пляски сегодня не клеились.

Афанасий Алексеевич подошел к перилам балкона и поднял руку. Это было знаком того, что он намеревается говорить, и все крестьяне тотчас же затихли и подошли к дому поближе.

Афанасий Алексеевич громко и четко сказал, что сегодня, в день своего рождения, Михаил Юрьевич пожелал позаботиться о своих крестьянах, но по малолетству своему, не зная законов, не зная, что он является не владельцем, а только наследником имения, распорядился самовластно. Владелец же и хозяин Тархан не он, а помещица Арсеньева Елизавета Алексеевна, которая любит своих крестьян, как мать родная, и имеет о них материнскую заботу и попечение.

Крестьяне, выслушав это сообщение, стали переглядываться и переговариваться. Афанасий Алексеевич, заметив это, повысил голос и продолжал:

— Внук госпожи Арсеньевой говорил о постройке крестьянам новых домов. Действительно, новые избы будут выстроены крестьянам, которые принадлежали сначала мужу помещицы Михаилу Васильевичу Арсеньеву, затем перешли по наследству к его дочери, Марии Михайловне, а ныне принадлежат самому Михаилу Юрьевичу.

Услыхав такие слова, переведенные из имения Арсеньевых крестьяне, которые жили по чужим углам и сараям, пришли в восторг и начали радостными криками выражать свое удовольствие.

— Крестьянам этим будет отведено место и выстроены новые избы, — продолжал Афанасий Алексеевич. — Это будет новый поселок. Тарханские же крестьяне… — тут насторожились все тарханцы и стали шикать на крестьян, принадлежащих Михаилу Васильевичу, чтобы те утихли, — тарханские же крестьяне, о нуждах которых болеет помещица Арсеньева, получат из кирпишной несколько тысяч кирпичей, чтобы сложить у себя в домах печи. Госпожа жалеет бедный люд и желает, чтобы они не топили по-черному и не страдали от дыма.

Тарханские крестьяне тоже очень обрадовались, хотя тотчас же начали между собой перешептываться, что в «кирпишной» кирпичей-то немного и на всех не хватит, что придется собраться миром и как следует поработать, чтобы изготовить нужное количество кирпичей, но управитель Абрам Филиппович прекратил эти разговоры, крикнув громко:

— Помещице нашей, матушке-барыне Елизавете Алексеевне, многая лета! Ура!

— Ура! — жиденьким хором отозвались крестьяне.