— Мы разрушили ее сущность, — констатировала Милена наихудший из возможных диагнозов, как будто, сказав это, она делала этот диагноз неверным.
— Тогда это трагедия, — коротко заметил Смотритель.
«Нет, это не так».
— У нас по-прежнему остается это. — Милена предъявила фолиант «Божественной комедии».
— Но она не оркестрована, — заметил Смотритель.
— Ее можно оркестровать, — заявила Милена.
И без того узкие глаза сузились еще сильнее.
— Вы вышли из доверия, мисс Шибуш.
— Дело не во мне.
У Министра слезились глаза, и он время от времени крупно моргал.
— Сколько здесь часов музыки?
В поэме было сто песен, по полчаса каждая. Милена предварительно их все для себя уже пропела.
— Пятьдесят часов, — ответила она.
— Творческое наследие Моцарта по совокупности звучания длинней, — подумав, рассудил он. — Да и у Вагнера тоже, хотя ненамного. Только кто смог бы осилить оркестровку полусотни часов музыки, к тому же чужой?
— Не знаю.
— Вот и я спрашиваю, кто? И не просто смог, а еще бы и захотел? И чем такой труд оплатить? Нет, это неосуществимо.
— Осуществимо, — произнесла Милена единственное слово.
Взгляд Министра налился свинцовой тяжестью.
— Нет, именно неосуществимо, — с нажимом повторил он.
Бывало, что Милене приходилось себя сдерживать, буквально наступая себе на горло. Но еще чаще получалось сожалеть потом о невысказанном, казня себя этим впоследствии. Жизнь невольно научила ее новым, более изощренным формам поведения. Нет, на этот раз самооценка ее не подведет.
— Я не могу сказать, что очень подробно помню свое детство, — сказала Милена-режиссер. Говорила она очень спокойно, неторопливо. — Помню лишь, что ко мне никак не прививались вирусы, просто ни в какую. И, как результат, я не получала искусственной подпитки знаний. Чтобы как-то догнать сверстников, мне приходилось читать. Мне пытались внушить, что книги вышли из употребления, — я их находила. Сама. Читала, чтобы быть хоть как-то на уровне с другими детьми. В шесть лет я прочла Платона. В восемь — Чао Ли Суня. И потому скажу вам прямо: слова о том, что что-то бывает неосуществимо, — не самые мудрые слова.
Какой-то момент Министр сидел неподвижно, а затем сказал:
— Вы знаете, а ведь нам было все известно. Мы просто ждали, когда вы наконец проявитесь.
Ум у Милены-режиссера на мгновение замер.
— Вам не кажется странным, — продолжал Министр, — что вас никогда не подвергали Считыванию? Мы знали, что вы невосприимчивы к вирусам. Это вызывало у нас интерес. Мы хотели увидеть, каким образом вы в итоге проявитесь. — Он вздохнул и устало прикрыл глаза рукой. — Что я вам скажу, мисс Шибуш. Продолжайте, в таком случае. Пробуйте. — Он отвел руку и поднял на Милену глаза. Припухшие и слезящиеся, они источали тоску от необходимости быть постоянно начеку, сочувствие и тихую уверенность, что ничего у нее не получится. — Делайте то, что в ваших силах. У меня нет сомнения, что вы нас еще неоднократно чем-нибудь удивите.
«Может, так оно и будет».
— Кто? — спросила Милена вслух. — Кто у нас в Зверинце может делать оркестровки?
Глава девятая
Ролфа где? (Условия невесомости)
НЕТ НИЧЕГО НЕВОЗМОЖНОГО.
Милена вспоминала, как из окошка Пузыря она смотрит на плавный изгиб Земли внизу. Небо было бархатисто-черным, а Земля сверкала, как отполированная медь: наступал закат, и она отражала небесный пламень. Океан был гладким, надраенным до блеска, подернутым розовато-оранжевой пенкой из облаков. Их тень стелилась по водной глади, и вода отражала струящийся из-под облаков свет. Это была тонкая работа света, система сложного светообмена.
Пузырь пристыковался, встретившись со своим более крупным космическим собратом. Эта процедура называлась «поцелуй»: два рта смыкаются воедино. Пузыристо зашипел воздух.
— Приветствую, — послышался голос у Милены за спиной.
Милена в удивлении отчалила от окна спиной назад. Легонько коснулась пола и неожиданно увидела собственные ноги у себя над головой. «Это еще что?» — ошарашенно мелькнуло в уме. Сделав кульбит, она столкнулась со стенкой. Кто-то задел ей ребра локтем (она сейчас как раз зависала над этим кем-то вверх ногами). «Ой, да это потолок», — сообразила она запоздало, когда уже успела в него врезаться. Потолок был податливым и теплым, он упруго прогнулся под ее весом. После чего так же упруго вытолкнул ее из своих замшевых объятий, послав обратно к полу.
«Да что же это такое! — раздосадовано подумала она. — Что, заранее нельзя было меня обучить?» И только тут до нее дошло: тренировочный курс был ей введен в виде вируса; а у нее и к нему оказался иммунитет.
— Что мне делать? — растерянно пискнула она.
— Там есть скобы, хватайтесь за них, — подсказал мужской голос.
Милена закрутилась штопором. Желудок у нее как будто опустился куда-то в лодыжки.
— Я жутко извиняюсь! — крикнула она, напрочь лишившись равновесия во всех смыслах: вестибулярный аппарат был отключен невесомостью.
— Да ладно, — откликнулся невозмутимый голос, — ничего.
Он не понял: Милена извинялась заранее, авансом.
— Меня, наверно, сейчас стошни-ит, — провыла она.
И Милена Вспоминающая закрутилась штопором сквозь воспоминания…
МИЛЕНА ВСПОМИНАЛА РАБОТУ.
