Детская библиотека. Том 41 - [5]
Книга эта сразу, уже одним своим видом, мне очень понравилась. Я любил зачитанные книжки с пожелтевшими страницами и зубчатыми, потрепанными краями. У таких книг даже запах какой-то особенный: понюхаешь — и сразу читать захочется.
Я вошел в читальный зал, весь уставленный очень солидными и важными столами. Я еще ни разу в жизни нигде не заседал, но мне всегда казалось, что именно за такими вот длинными столами происходят всякие длинные и скучные заседания, против которых статьи в газетах помещают. В зале была мертвая тишина. И только сами книги, которые чувствовали себя здесь полными хозяевами, чуть-чуть нарушали ее: они осторожно переговаривались, шелестя страницами. Все сидели с опущенными головами, словно провинились в чем-нибудь.
Я пошел к самому дальнему столу, за которым сидел один только человек — пожилой, лысый дядя. На улице стоял конец апреля, а дядя был в белых полотняных брюках и белой рубашке с отложным воротником. Словом, одет он был до того по-летнему, что мне показалось, будто в читальном зале очень жарко и душно. На столе возле него лежали белая панама и палка с толстой гнутой ручкой.
Читая журнал, лысый дядя все время улыбался и согласно покачивал головой.
Я стал перелистывать «Двенадцать стульев» и вскоре понял, что Дима сравнивает меня с самым настоящим жуликом. «Ну ладно! — подумал я. — Вот прочту побольше книг и найду, с кем тебя самого сравнить!.. Найду какого-нибудь злодея!»
Но вскоре я перестал злиться и начал потихоньку хихикать, что почему-то доставило лысому дяде большую радость. Можно было подумать, что он вместе со мной читает книгу и ему тоже очень смешно.
Наконец я добрался до главы о шахматном турнире и уж захохотал прямо во все горло. В дверях сразу появилась старая библиотекарша. Вид у нее был такой, словно в доме начался пожар и пламя уже пожирало самые ценные книги.
— Что вы делаете? Как вы себя ведете!..
За меня библиотекарше ответил лысый дядя:
— Ничего особенного. Просто молодой человек очень заразительно смеется, а смех — это те же витамины. Послушайте, как он хохочет. Нам с вами так уж не похохотать!
— Но хохотать надо про себя! — возразила она.
— Нет, вы послушайте только, что здесь написано! — воскликнул я, думая рассмешить библиотекаршу. — Здесь написано: «Великий комбинатор играл в шахматы второй раз в жизни…» Всего второй раз! А полез сражаться на тридцати досках!..
— Ну и что? — преспокойно спросила библиотекарша. — Это вовсе не значит, что можно безобразничать в читальном зале. Смейтесь, пожалуйста, про себя. Иначе я вас просто выведу отсюда.
— Не дают развернуться молодому организму, — вздохнул добрый лысый дядя.
А я продолжал читать про шахматный турнир. Я, честно говоря, не очень-то понимал, как это можно «хохотать про себя». Но все же старался: зажимал рот рукой, фыркал то в рукав, то в носовой платок, а то прямо в книжку.
Глава о турнире с каждой строчкой становилась все смешнее. Когда, наконец, «великий комбинатор» проиграл двадцать девять партий из тридцати возможных, мне очень захотелось прочитать эту главу Витьке Бородкину. «Ходит сейчас один по вестибюлю, читает объявления, — с жалостью подумал я. — Небось уж все их наизусть выучил!» Витька хоть и был нытиком, но мы с ним все-таки родились в одном доме, «дружили, — как говорила мама, — буквально с пеленок» и всю жизнь за одной партой сидели.
Да и вообще я очень любил пересказывать своим приятелям и папе с мамой фильмы, которые мне нравились, и книжки любил перечитывать вслух. Читая, я все время предупреждал: «Ох, сейчас страшно будет!.. Ох, сейчас смешно будет!..» И если мои слушатели и правда волновались или смеялись, я получал огромное удовольствие. Мама говорила, что это «непроизводительная трата времени»: «Лучше бы сам что-нибудь новенькое почитал». А папа не соглашался с мамой и говорил, что в моем характере понемножку «торжествует общественное начало».
В общем мне очень захотелось почитать Витьке главу из «Двенадцати стульев». Но как это сделать? Как вынести книгу в вестибюль?
План созрел довольно быстро: положу «Двенадцать стульев» под рубашку и выйду, как будто для того, чтобы попить газированной воды. Пить мне и правда хотелось. Все было просто. Но как только я подносил книгу к вырезу своей майки, через который нужно было пропустить «Двенадцать стульев», лысый дядя поднимал на меня свои добрые глаза, а мне приходилось нежно прижимать книжку к груди, как это делала старая библиотекарша.
Лысый дядя умилялся чуть не до слез:
— Ах, до чего наша молодежь любит литературу!
Когда же, наконец, он углубился в свой старый журнал и на несколько минут оставил меня в покое, оказалось, что вырез на майке маловат и «Двенадцать стульев» туда не лезут. Пришлось действовать, так сказать, с черного хода. Я вытащил майку из брюк — и тут добрый дядя вновь с любовью взглянул на меня. Заметив некоторое изменение в моем туалете, он очень удивился.
— Как-то жарко, знаете. Душно… — объявил я и стал обмахиваться краем майки, вытащенным из брюк.
— Температура вполне терпимая. И даже прохладно, я бы сказал. Но, может быть, вам не по себе, молодой человек?
