Детка - [46]

Кука Мартинес улыбается, гордая тем, что ей удалось так ясно вспомнить Лупе – его петушиный голос и собачьи клыки. 15 следующее мгновение слеза скатывается у нее по щеке и в ярости, отхаркнувшись, она выплевывает сгусток зеленой слизи прямо на стекло, прикрывающее обаятельное лицо XXL. При этом в глазах ее появляется ужас и, смочив кончик платка в купленном в лавке спирте, она – живое воплощение бодрийаровского симулякра – с напускным рвением протирает фотографию. Как фон, радио повествует, о том, что Сильвии Эухении предстоит выйти замуж за человека, которого она не любит.

Часть вторая

Женское одиночество

Наконец мне удалось нащупать основную тему фильма «Цветок моей тайны», а также тему фильма, который я построил бы вокруг любимого слова моей матери: одиночество.

Педро Альмодовар

Глава седьмая Любовное свиданье

Первое наше свиданье…

О, как этот день далек.

Теперь он – воспоминанье,

как в книжке засохший цветок.

(Авт. Габриель Руис.

Исп. Фредди)

Маниок, сеньоры, как только подумаю о маниоке, у меня просто слюнки текут! Что еще за чудо-блюдо я приготовлю сегодня? Не пошастать ли мне по улицам, собирая себе на прокорм? Может, встречу Чичо, он торгует из-под полы. Не завалялся ли у него бананчик или, кто знает, маниок? Вот уж поистине будет богоявление, слабость у меня такая… Пока в брюхе пусто, ни о чем другом думать не могу! Да и зачем, скажите, мне думать? Цены у Чичо хорошие, а мне он, бывает, даже делает скидку, потому что знает, что я уж точно не могу платить по этим бешеным ценам свободного сельскохозяйственного рынка. Фунтик свининки обходится в половину моей пенсии. Итак, вперед, сыны отечества! Вперед, одинокая искательница приключений! Пойду прогуляюсь немного, может, достану чего и пожевать или, на худой конец, просто отвлекусь, гуляючи, и про голод позабуду. Катринка Терешкова, ласковая и услужливая русская тараканиха, что живет у меня, и ее муж, эфиоп Ратон Перес, спят сном праведников. Общеизвестно, что у этих зверушек пища переваривается медленно, к тому же они могут поглощать все что угодно, а вот я не могу – от всего, что продают по карточкам, меня просто воротит, бр-р-р! И все же я должна питаться, поддерживать себя, потому что в глазах у меня уже двоится и ничего толком я не вижу. Не знаю, что и надеть из одежды, так исхудала, что все с меня сваливается. Кожа да кости, да и кости-то еле держат. Где оно, мое тело? Было, и нет его, и заносит меня на каждом шагу, как старую шаланду.

В мгновение ока Кука Мартинес скидывает свои лохмотья, моет руки, лицо и подмышки обмылком хозяйственного мыла, зачесывает назад седые космы и капает, по капельке за каждое ухо, фиалковой водой. Она помнит, что как-то давно одна приятельница отговаривала ее от фиалковой воды, потому что якобы она отталкивает мужчин. Вспоминая об этом, Кука думает, что теперь ей все равно, отталкивать уже некого. Берет корзину, которая висит на косяке за дверью. Прежде чем уйти, пишет записку своим друзьям-животным. Ей не хочется, чтобы они волновались из-за нее, ведь они такие великодушные, сострадательные, на них можно опереться – эти не подведут. Пару дней назад она решила – уж не составить ли на них завещание, чтобы, когда она скончается, они смогли унаследовать комнатку и никакая градостроительная реформа им бы не угрожала. Короче, это была ее настоящая семья. Нет, конечно, как могла она забыть про Фалу и Фану, прошу прощения, про Мечу и Пучу! Вот уж кому она поплакалась в жилетку. Ну и, конечно, про Детку.

Здание кажется нежилым, повсюду – гробовая тишина, учитывая современный демографический взрыв, странно, ведь звуки радио и телевизоров – это сейчас первейший и неизбежный признак жизни. Одним махом она одолевает путаницу коридоров, спускается по лестнице, попутно замечая, что в окнах, за которыми живут ее подруги, не видно света. Усталая, выходит она в яркий полдень, и солнце на мгновение ослепляет ее. Дома вокруг блистают белизной. Кука ищет тень, но почти все порталы разрушены, и солнечный свет то и дело просачивается в щели полуразвалившихся колонн. Спускаясь по Линии к морю, она различает вдали толпу, движущуюся от «Насьоналя» к Малекону. Вряд ли это первомайская демонстрация – до Первого мая еще два месяца. Публика разряжена по-клоунски, как массовка в каком-нибудь фильме о французской Ривьере или толпа на Каннском фестивале: в перьях, мантильях, соломенных шляпах, тюрбанах, платьях с кружевными вырезами, париках. Кука трет глаза, чтобы убедиться, что это не вызванная голодом галлюцинация. На искусственной лужайке, зеленой, как незабвенная зелень из «Цыганского романсеро», исключительно пластмассовой, поставлены столики, покрытые белыми скатертями, отороченными кружевом наподобие брюссельского. Блестят тарелки и блюда, блестят официанты в незапятнанно белых смокингах. Царство белизны. Кука невольно старается подметить где-нибудь кровь, ведь всплеск чистоты обычно лишь прикрытие для насилия. Крови, однако, не видно. Какие-то богатые люди, несомненно миллионеры, пьянствуют, развалясь в величественных позах, как древние римляне. У Куки мгновенно срабатывают слюнные железы и слегка кружится голова после концерта, который выдают кишки и желудок, пустые, как стадион под дождем. Богатые туристы и богатые партработники веселятся на славу, в разноцветных шляпах, накрахмаленных гуаияберах и рубашках цвета розового дерева. Сидя на парапете набережной, жарятся в лучах палящего солнца вечного лета тысячи и тысячи зрителей вроде Кукиты, едва не падая в обморок от голода, жажды и жары. Нашей, кубинской жары, от которой дни кажутся необъятней, насыщенней, изнурительней и трагичней. Кука идет медленно, боясь поскользнуться и, не дай Бог, сломать ногу. Поравнявшись с женщиной, завороженно глядящей на еду, она спрашивает: