Дети золота, дети песка - [38]

В любом случае было бы лучше, если бы у нее был один ребенок.

Привязав крепко поводья к стойлу, Витарр дает Змею еды, похлопав его ладонью по крепкой шее, после чего стремительным шагом направляется в сторону дома. Его самого душит тревожное чувство неопределенности, он нервничает и беспокоится, взывая к остаткам собственного благоразумия в безрезультатных попытках успокоиться. Он успокоится только тогда, когда снова окажется рядом с Руной. Когда будет знать, что с ней все хорошо.

По ступеням он поднимается одним шагом, тут же протягивая руку и хватаясь за дверную ручку. Та совсем теплая, словно бы нет вокруг этого лютого векового холода. Умения Саги поражают все больше. Жар, царящий внутри дома, окатывает его волной в то же мгновение, стоит только ему распахнуть дверь. Витарр стремится оказаться внутри как можно скорее, желает убедиться, что с Руной все в порядке.

Встречает его тягучий, словно мед, кислый от ехидства смех. Вскинув взгляд, отряхиваясь от снега, Витарр хмурится, находя взглядом Сагу, и его недовольство ее лишь сильнее веселит.

– А я все думала, когда же ты рискнешь войти. Решила уже, что так на улице и останешься, как пес сторожевой.

Яд накапливается у него во рту, появляется ужасное желание сплюнуть. Сага невозможна. Может, и хорошо, что одарили ее Даром столь явным, что не ускользнул он от взгляда старухи-вельвы – какой мужчина захотел бы взять ее в супруги? Витарр смотрит на Руну. Та стоит подле сестры, удерживая руки Саги на своем животе. Сейчас, когда они стоят столь тесно друг к другу, заметно, насколько же они похожи. Только Руна мягче, теплее, смотришь на нее – и обнять хочется. Спрятать ее от всего мира, уберечь от любой беды. Такую, как Сага, куда легче представить подле себя на поле боя, чем возле домашнего очага. Выглядела ли так его родная сестра? Качнув головой, чувствуя, как от подобной мысли отчаяние захлестывает его сильнее, Витарр складывает руки на груди, пытаясь защититься от острого языка вельвы за этим жестом.

– Уж лучше быть сторожевым псом, чем безумной птицей. Я сделал, что ты просила, привез Руну. Может, хоть пояснишь нам, для чего заставила беременную сестру тащиться сквозь лес?

Губы Саги, окрашенные сажей в черный цвет, тянутся в нежной, материнской даже улыбке. Так кюна улыбалась Витарру в детстве, когда укладывала спать. Она медленно опадает на колени, обхватывая руками живот Руны, и жмется к нему щекой, закрывая глаза. Вельва выглядит так, словно бы ничего лучше в ее жизни не происходило.

– Хотела познакомиться с сыном моей сестры. Я так ждала этого момента.

Витарр опускает руки, смотря на вельву. Подумать только, и это вся причина? Ребенок даже не родился еще, о каком знакомстве может идти речь? Но Руна, улыбнувшись нежно, кладет руку на спутанные волосы, пропуская сквозь пальцы темные пряди с птичьими перьями и засохшими листьями.

Какими были бы их судьбы, если бы все сложилось иначе? Были бы они дружны, или же, наоборот, жизнь под одной крышей лишь сильнее бы отдалила их друг от друга? Глядя на них сейчас, думает Витарр о том, что они обе нуждаются друг в друге куда больше, чем можно увидеть на первый взгляд. В конце концов, они ведь последние живые кровные родственники, что остались друг у друга. Последние представительницы увядающего рода, имени которого никто уже не помнит. Вряд ли сами сестры его знают.

Сага неожиданно резво вскакивает на ноги, продолжая держать руки на животе Руны. Смотрит ей прямо в глаза, силясь прочитать, словно книгу, и Витарр ощущает легкий отголосок тревоги. Увидела что-то о судьбе ребенка в своих видениях? Иначе с чего вдруг этот взволнованный взгляд? Но вместо темных предсказаний произносит Сага:

– Ты дала ему имя.

И это звучит вовсе не как вопрос; Сага уверена в том, что говорит. Переводит Витарр изумленный взгляд на Руну, что смущенно смотрит на свой живот, и спрашивает слегка дрогнувшим голосом:

– Ты дала ему имя?

Он уже не удивлен даже, что женщины столь уверенно говорят о том, что у Руны будет сын. С вельвами спорить бесполезно, да и редко когда их предсказания ошибаются. Руна поднимает на него взгляд, смотрит с улыбкой счастливой.

– Эйнар, – выдыхает она.

Витарр не может скрыть своего изумления, переводя взгляд с лица Руны обратно, на ее живот. Теперь ребенок, находящийся в чреве, кажется ему словно бы более человечным, более… живым, чем до этого. Какой удивительной силой обладает человеческое имя.

– Эйнар, – повторяет он.

Будет ли этот ребенок могучим воином или его ждет другая судьба? Как он будет выглядеть, каким человеком он станет? Даже завидно, что вельвы могут хоть краем глаза заглянуть в будущее и увидеть его уже сейчас. Витарра душит острое ощущение того, что он никогда не увидит этого ребенка.

Руна смотрит на него с волнением. Подходит ближе, кладет ладонь на его щеку, и Витарр склоняет голову, наслаждаясь ее нежной лаской. Сага, цокнув языком, отходит в глубину дома.

– Проходите и садитесь. Нежничать будете в другом месте, не для того я звала вас, чтобы наблюдать за этим.

Вельва подходит к очагу, над которым покоится глубокий котел, и, взяв деревянную ложку, помешивает его содержимое. Кажется, словно бы от прикосновения к мутному вареву в доме начинает лишь сильнее пахнуть травами. Запах этот успокаивает. Становится даже уютно, и это несмотря на все эти кости, разбросанные по дому, и кровавые письмена на стенах.