Дети золота, дети песка - [35]

Слова о Ренэйст заставляют Руну отвести взгляд. Сомнения гложут ее, страх сильнее, чем желание помочь. Кто помог самой Руне, когда оказалась она в таком положении? Пусть Ренэйст не сделала ей ничего плохого, да только и хорошего не сделала. У Руны нет повода помогать конунговой дочери, сейчас нет для нее ничего важнее, чем дитя, которое носит она под чревом. Что ей до беды, случившейся в этом доме?

Но Витарр просит. Смотрит взглядом побитой собаки, готов умолять, если потребуется. Наступит на глотку своей гордости, втопчет ее в грязь, но склонит голову и проявит слабость. Столь важно для него это? Руна не помнит, чтобы был он близок с сестрой, до прошлого ритуала посвящения даже и не говорили они. Жили под крышей одной да только вид делали, словно бы и не знают друг друга. Все, что Витарру здесь принадлежит – одинокая постель, стоящая дальше остальных от очага, да и то она здесь лишь потому, что кюна вступилась. Не позволила отправить сына на Три Сестры, убрать с глаз долой. Может, и винила, как все вокруг, Витарра в смерти Хэльварда, только, в отличие от конунга, не позабыла о том, что он – ее сын.

Руна поднимает взгляд вверх, к проему в крыше, через который тянется дым от очага. Решимость Витарра не развеивает ее сомнения, тревожит только сильнее. Что он хочет услышать из уст Саги? Не в ее силах сказать Витарру то, что он хочет услышать, видения ее расплывчаты и эфемерны. Она видит образы, отголоски чужих дум, на жалкое мгновение заглядывает за пределы Бивреста для того, чтобы коснуться трепетно корней Иггдрасиля.

Раньше такие, как она, могли скользить по его корням. Им были открыты все дороги, все тайны, не было ничего, что можно было бы сокрыть от темных дочерей Локи, коими считают их. Но Мировое Древо завяло, его корни пожирает дракон Нидхегг, получивший то, что так страстно желал. Вместе с ним увядает их дар, и остается вельвам по крупицам беречь те крохи, что им отмерены.

Сага не всесильна. Вельвы, что придут после нее, будут еще слабее.

Но Витарр ждет ее помощи. Его грубые пальцы проводят по коже у нее под глазами, и взгляд его тяжелый и темный, как холодные воды озера, погубившего троих волчат дома Волка. Хочет сказать ему «нет», да не может. Знает, что, кроме нее, ему никто не поможет.

– Помоги мне одеться.

Забавно наблюдать за тем, как мечется Братоубийца по дому конунга, стремясь раздобыть для беременной наложницы теплые вещи. Все причитает он, что нужно уйти поскорее – скоро вернется кюна, и лучше им убраться до того, как нога ее ступит на порог. Сломленная смертью дочери, вряд ли сможет сделать она им хоть малейшее зло; она сама сейчас к нему уязвима как никогда. Руна не спорит, лишь заплетает свои волосы в косу потуже, чтобы те не мешались.

Все плещется в груди ее ярость. О чем думала Сага, велев Витарру доставить ее к ней? Руне скоро рожать, не в ее положении нужно отправляться в подобный путь! Никогда до этого не пыталась она встретиться с сестрой, ни единой весточки ей не передала. Когда Витарр только стал ездить к ней, отвозить тюки с едой, выпрошенной у солнцерожденных, Руна вкладывала в них письма, в которых рассказывала сестре обо всем, что с ней приключилось.

Сага ни разу не ответила. Руна решила последовать совету и забыть о том, что они сестры.

А теперь она вдруг ей понадобилась. И вместо того, чтобы попросить привести ее саму в Чертог Зимы, зная, что Руна на сносях! Можно было бы затаиться, проследить, чтобы остался незамеченным визит вельвы. Нет, она велит Витарру доставить беременную сестру в самую чащу леса, в мрачное и дикое свое жилище.

Ярость так сильно клокочет в ней, что ребенок беспокойно возится в чреве. Он с силой ударяет Руну, и та, охнув, роняет волосы на грудь, обхватив живот руками. В одно мгновение Витарр оказывается рядом. Смотрит взволнованно, взгляд его мечется от рук к глазам, пока спрашивает он взволнованно:

– Что случилось?

Как он напуган! Скажи ему Руна, что дитя готовится явиться на свет, так прямо здесь лишился бы чувств. Улыбка трогает ее губы, когда она отвечает:

– Не волнуйся, Витарр, это лишь ребенок. Вот, выказывает свое недовольство, вызванное глупой твоей затеей.

И, не дав ему опомниться, перехватывает руки Братоубийцы, возвращая их на свой живот. Дитя в ее чреве вновь с силой бьет, попадая Витарру в левую руку, и он ахает от охватившего его волнения, смотря на Руну так, словно бы некое чудо произошло прямо на его глазах. Против воли смеется она, и смех этот звучит не глумливо, а мягко и нежно.

Кто бы знал, что мужчины сами порой такие дети?

– Он будет самым настоящим воином, видишь?

– Ты уверена, что у тебя будет сын?

– Я знаю это.

Недаром же они с Сагой сестры, не так ли?

Витарр обувает ноги ее в обитые мехом сапоги, предварительно надев под платье ее теплые штаны, а следом обматывает живот с поясницей шерстяной шалью. Он взволнован и тревожен, но сколь заботлив. Тьму, что видят в нем, люди придумали сами. Да, характер его не прост, гордыни в нем больше, чем в любом ином сыне Одина, только кто без греха? Руна и без Дара видит больше, чем иные.

– Точно будет тебе тепло?

– Больше одежды на мне просто не вместится.