Дети военной поры - [12]

И. Александрова Укрыла от беды шинелью

Первый месяц войны. Тяжелые оборонительные бои у западной границы, первые десятки километров оставленной территории. Отступление. Дороги забиты артиллерией, машинами, повозками беженцев. Но вот из латвийского городка Цесиса в сумерках выезжают четыре грузовика с потухшими фарами — в каждом кузове по три красноармейца с ручными пулеметами — и лесным проселком движутся на запад, обратно к границе, навстречу наступающим фашистским подразделениям. У бойцов особое задание, о котором почти четыре десятилетия спустя рассказал в своем письме в редакцию «Известий» подполковник запаса Леонид Евстафьевич Паламарчук из Золотоноши.

…Удивительное явление — почта большой газеты. Сколько уж написано о войне, а какое-нибудь простое письмецо откуда-нибудь из-под Ряжска или вот Золотоноши вдруг высветит в общей панораме событий такой «крупный план», какого не встретишь ни в самой подробной хронике, ни в романе, ни в фильме.

Итак, операция, порученная молодому военнослужащему Паламарчуку, сидящему рядом с водителем в кабине автомашины, могла быть обозначена одним словом — дети.

«Я имел от члена Военного Совета 8-й армии дивизионного комиссара т. Шабалина задание: возвратиться в район юго-восточнее занятой оккупантами Риги и вывезти оставшийся там пионерский лагерь.

Проселок тянулся то через лес, то по открытой местности. Плохо то, что со своими солдатами объясняюсь с трудом: это были латыши, военнослужащие из латышского национального корпуса, русского языка не знают, как я — латышского.

Ехали всю ночь с частыми короткими остановками. На остановках я прислушивался, но, кроме автоматной и пулеметной трескотни справа, ничего не было слышно. Наступил рассвет, впереди послышались редкие разрывы снарядов и мин, мы опять остановились, я вышел из кабины автомобиля и пошел на опушку леса. И вдруг четко услыхал детский плач слева от дороги. Одновременно я заметил перебегавшие от дерева к дереву фигурки детей, которые прятались за кустами и стволами деревьев. Плач прекратился. Я стал звать ребят, но ко мне никто не шел.

Громко объясняю, что я свой, советский, приехал за ними, что латышские солдаты — тоже наши. После этого ребята очень робко начали выходить на опушку. Тут же появились пионервожатые и воспитательницы. Оказывается, 152 мальчика и девочки в возрасте от десяти до двенадцати лет да около десяти человек взрослых всю ночь бродили по лесу и наконец решили самостоятельно идти на восток.

Кое-как успокоив детей, мы посадили их на машины и накрыли брезентом. Туда же забрались и взрослые, и мы поехали обратно. 15 июля 1941 года я доставил всех ребят и взрослых в Цесис и передал представителям политотдела для последующей отправки в глубь страны.

Прошли десятилетия — дети стали взрослыми, а мы постарели, и у каждого своя судьба. Очень жаль, что в той исключительно тяжелой обстановке и суматохе я не записал фамилий ни руководителей пионерского лагеря, ни латышских военнослужащих, которым я очень благодарен за образцовое выполнение трудного задания».

Сейчас даже самым младшим из них за сорок. Зрелый, уверенный возраст. Профессия, дом, вкусы, семья — все определилось, устоялось. У некоторых появились внуки. Но всего этого реально могло не быть — ни профессии, ни внуков. Вот как говорит об этом А. Анисимова из Приозерска Ленинградской области, уроженка деревни Егорьевки, что недалеко от Орла:

«Воспользовавшись тем, что на улице поутихло, мама пошла за водой. А в это время в нашей хате кроме нас жили на постое шестеро солдат. Как только начался обстрел, бойцы стали один за другим выскакивать на улицу к орудиям. Моя старшая одиннадцатилетняя сестра бросилась к последнему, уцепилась за рукав и отчаянно закричала: «Дяденька, вернись, не бросай нас!..» Тут загрохотало. Он толкнул нас за печку, прикрыв сверху своим телом и полами шинели. Когда все стихло, солдат встал, отряхнул шинель, одна пола которой оказалась пробитой осколком, и сказал вбежавшей с другими солдатами маме: «Не знаю, хозяйка, кто везучим родился — я или твои дети».

Мы не помним его лица, не знаем ни его имени, ни фамилии, ни номера части, где он служил. Вспоминает ли он, если жив, войну и трех перепуганных ребятишек с Орловщины? Может быть, ему интересно будет узнать, что мы все трое выросли, разлетелись в разные концы страны, имеем свои семьи. А наши родители и по сей день живут в той же Егорьевке».

Инженер И. Лейбман из Саратова, в прошлом минчанин, тоже пишет о смелом человеке, довоенном начальнике пионерского лагеря «Ратомка» под Минском. 22 июня 1941 года над этим лагерем уже летали немецкие самолеты, и начальник увел пятьсот ребят в лес, а затем добился для них вагонов. В Минск они въезжали уже буквально сквозь огонь. Вот она, граница мира и войны, увиденная глазами подростка сквозь узкое окошко товарного вагона:

«Обычно с вокзала новый Дом правительства был не виден, но закрывающие его здания уже были разбиты, и сквозь дым я вдруг различил наш Дом правительства, только красный флаг над его крышей стал черным от копоти… Наш начальник не велел нам выходить из вагонов и сам не пошел разыскивать свою семью, а под бомбами побежал добывать для нас паровоз, и уже через час мы ехали в глубь России. В Хвалынске он сдал нас тамошним педагогам и ушел на фронт».