Дети Спящего Ворона - [124]

— Да. Выведайте, а если понадобится, то выбейте, что ее связывает с отступницами. Только осторожнее, не убейте, она нужна живой. И проверьте, чтобы у нее не было при себе яда, кинжала или… какой-нибудь шпильки. Ну да ты и сам знаешь.

Воин снова кивнул и ушел.

Теперь можно было выдохнуть спокойно. Правда, лишь для того, чтобы забеспокоиться о другом. О распроклятом обещании, данном отступницам. Мало того, что он понятия не имел, кому сообщить о Вороне, так ведь еще нужно было полюбить жену и добиться любви ответной. Невыполнимо. Снова забыть о клятве? Но вдруг это и правда чревато рабством в посмертии? Как бы обойти обещание и обмануть отступниц?

Ни одной мысли в голове… Решения не видать.

Может, общий ребенок сблизит их с Данеской?

Ага… Только откуда бы ему взяться, если Ашезир почти не бывает с женой, предпочитая наложниц? Вообще это не дело: все-таки Шахензи нужен наследник, а ему — сын.

Вряд ли Данеска сейчас у себя, днем она часто пропадает на улице, уже привыкла к морозам. Но попробовать можно. А вдруг?

Ашезир шагнул к двери смежной комнаты и, даже не постучав, вошел.

Жена была тут — спала, укутавшись с головой в покрывало. Что-то бормотала во сне.

Ашезир сам не понял, что почувствовал — то ли обрадовался, то ли огорчился.

Он снял пояс, положил на скамью и приблизился к кровати. Лег рядом с Данеской, ласковым движением провел по соблазнительным изгибам тела, все еще скрытом под покрывалом. К паху прихлынула кровь, дыхание участилось — надо же, он и не думал, что не очень-то любимая жена возбудит так быстро. Видать, это потому, что и впрямь давно с ней не был…

Она проснулась, рывком подняла голову и, оглянувшись через плечо, вскрикнула.

Ашезир вскочил с кровати, отпрянул аж на несколько шагов и прорычал:

— Сожри тебя змеи, ты еще кто такая?!

Незнакомая девица сонно хлопала глазами и, похоже, едва понимала, кто перед ней. Ашезир же не мог понять, кто эта нахалка, посмевшая валяться на ложе императрицы.

Жар теперь ярился не только в паху, но и в голову ударил. Ашезир чуть не задохнулся от гнева. Подлетев к девице, он схватил ее за предплечье, выдернул из кровати и оттолкнул. Силы не рассчитал, и паршивка врезалась спиной в стену. Поделом!

Нет, ну что за наглость?! На ней еще и Данескина сорочка! Он хорошо помнил это одеяние из синего шелка с серебристой вышивкой.

— Зараза! — Он метнулся к девице, дернул ткань и процедил: — Снимай сейчас же. Где твоя собственная одежда? И где императрица?

Нахалка наконец соизволила открыть рот:

— Б-божественный… — Ага, все-таки узнала его. — Моя одежда вчера порвалась… вчера вечером… Императрица дала мне свою… и позволила выспаться в своей кровати.

С Данески станется, степнячка же. Хотя пора бы ей уяснить, что ложе и одеяния династии священны — даже истрепанную одежду никому не отдают, а сжигают в храме Гшарха на божественном костре. Даже для любовных забав с наложницами есть отдельное ложе. И рабам, и слугам, и подданным известно об этом, они никогда бы не посмели, а позволение императоров приняли бы за проверку. Эта же посмела… Не знала? Или настолько нахальна? Если пойдут слухи, что некто воспользовался священным — а рано или поздно они пойдут, если не пресечь позор сейчас, — то и среди знати, и в народе расползутся срамные байки. Люди начнут шептаться, смеяться…

Девица медлила, Ашезир прикрикнул:

— Снимай! Быстро.

Наконец она послушалась. Густо покраснела, но стянула сорочку. Ашезир выхватил ее и швырнул в пламя камина. По комнате разлилась вонь, ядовитыми щупальцами заползла в ноздри. Об этом он не подумал, а зря. В носу защекотало, в горле запершило, он расчихался. Проклятье! Ладно хоть запах быстро рассеялся, беды не случилось. Отдышавшись, Ашезир снова повернулся к девице и спросил:

— Кто такая?

— Рабыня императрицы, божественный.

Почему он ни разу ее не видел? Или видел? Что-то знакомое все же чудится… Не та ли это танцовщица с лентами, которую Данеска выкупила на недавнем пире? Тогда понятно. Рабыня — дикарка, она не знает, что можно, а чего нельзя. Гнев немного улегся.

— Где сама императрица?

— Ушла на п-прогулку с п-принцем.

Заикается. Боится. Правильно боится.

Она по-прежнему отводила глаза, а щеки становились все краснее. Однако закрыть свое тело рабыня не пыталась. Тоже правильно — нет более жалкого зрелища, чем женщина, тщетно прикрывающая себя руками.

Хотя этой и краснеть не стоит: можно подумать, император позарится на рабыню с пегими волосами, когда у него есть роскошные златовласые наложницы. Хотя… в паху все еще полыхает, несмотря на гнев. А может, именно из-за гнева? Выплеснуть бы.

Ашезир снова оглядел девицу.

Тело красивое… Данеска где-то бродит. За одной из наложниц еще послать нужно, пока она придет… Рабыня же есть здесь и сейчас, трогательно-испуганная, а на коже мурашки — от волнения, не от холода: в покоях жены жарко натоплено.

Ашезир скользнул руками по шее девицы, потом между грудей и ниже — по животу и бедрам. Она задрожала, напряглась, но противиться не посмела.

— Идем, — он взял ее за запястье, потянул к двери и, усмехнувшись, сказал: — Считай это наказанием. Ну или прощением. Как тебе больше по нраву.