Дети смотрителей слонов - [11]

Пару минут мы выдерживаем благоговейное молчание. И тут рот открывает Тильте.

— Надеюсь, к Бермуде ты приняла соответствующие меры?

— Я собиралась, — ответила мама. — Но мне помешали. Ко мне подошёл ваш отец. Я тогда в первый раз его увидела.

— И что он сказал? — спрашивает Тильте.

Мама ставит паяльник на подставку. Откладывает в сторону моток оловянного припоя. Снимает с головы лупу.

— Он рассказал мне, — говорит она, — как мне будет хорошо. Как удивительна будет наша с ним жизнь.

Тут мы на мгновение замираем. Мы понимаем, что так оно и было. Это так похоже на отца. Он считает, что проявляет великое христианское сострадание, объясняя людям, что их ждёт большое счастье, если они поближе с ним познакомятся.

И тут мама встаёт. Медленно подходит к отцу. Надо отдать ему должное, он краснеет, так что всё-таки, что бы мы там ни думали и что бы там многие из нас ни говорили, у него ещё осталась какая-то совесть. Он смотрит на маму; студню угрожает полное забвение.

— И знаешь, Константин, — говорит мама. — Ты оказался прав.

Потом она целует его. С одной стороны, ужасно неловко присутствовать при этом, с другой стороны, можно утешать себя тем, что хотя бы нет посторонних.

До этого мгновения всё было более или менее нормально и под контролем, и вполне в рамках того, что при благоприятных обстоятельствах можно увидеть во многих других семьях на Финё. Но в тот момент, когда мама отпускает отца, собираясь сделать три шага назад к своему стулу, на сцену выходит Тильте.

— Попробуйте прислушаться.

То, что происходит потом, трудно объяснить. Но это как-то связано с тем, что на мгновение все мы вшестером прислушиваемся. Не к словам, не к тому, что происходит, а к тому, что на самом деле скрывается за всем происходящим. И когда мы прислушиваемся, наступает несколько завораживающих секунд, когда всё парит: дом, аисты на крыше, кладовая, даже свиной студень становится невесомым, и вот в этой невесомости и приоткрывается дверь.

Долго такое состояние длиться не может, глубокие чувства — это всё равно что утренние пробежки, в форму приходишь постепенно, так что мама садится, папа снова возвращается к утиным бёдрышкам, Ханс обращает взор к звёздам, а у Баскера случается новый приступ астмы — и наваждение проходит.

Но если ты заметил, что происходит, если ты хотя бы на мгновение прикоснулся к любви, ты никогда этого не забудешь.

Вот об этом я и вспоминаю во дворе общежития Ханса, осознавая, как хорошо иметь брата и сестру, а Тильте смотрит мне в глаза.

И тут мы слышим звук двигателя.

Это микроавтобус с тонированными стёклами, и ещё до того, как он въезжает во двор, мы пригибаемся.

Машина останавливается позади нас.

— Они не знают, что мы в карете, — шепчет Тильте, — они думают, что мы приехали на такси.

Она права. Три человека, вышедшие из машины, равнодушно окидывают взглядом карету — и исчезают в общежитии.

Впереди идут мужчина и женщина — полицейские в штатском.

Летом, два раза в месяц по пятницам, с парома, приходящего на Финё, кроме неизменных шестисот туристов на берег сходят два полицейских в штатском, для усиления полиции острова, и среди шести сотен туристов этих полицейских видно за версту невооружённым глазом, словно парочку древесных лягушек на рыбной котлете. Так что и сейчас мы не сомневаемся в том, что это полицейские, честно говоря, этого мы и ждали. А вот что удивляет — так это дама позади них. Это Бодиль Бегемот, глава администрации муниципалитета.

Мы тут же вылезаем из кареты и оказываемся у чёрного микроавтобуса — вот ещё одно преимущество братьев и сестёр: когда доходит до дела, все сыгранны и знают своё место в команде.

Мы открываем дверь. Это автобус на семь человек, сзади проволочная загородка для перевозки собак, перед пятью сиденьями в кармашки засунуто по бутылке воды.

— Они заберут Питера, Баскера и меня, — говорит Тильте, — иначе и быть не может. Так что тебе, Ханс, надо уезжать отсюда. Отправляйся к кому-нибудь из друзей и ложись на дно. Нас с Петрусом они всерьёз не воспринимают, они думают, что мы дети: нам проще будет разобраться в том, что происходит.

Все мы понимаем, что иначе быть не может. Ханс садится на козлы. Он весь кипит от бессилия. Взглянув на нас в последний раз, он щёлкает языком, и карета уносится прочь.

♥

В коридорах общежития ни души. Перед входом в комнату Ханса висит огромная карта Финё и другая, ещё больше — звёздного неба. Дверь закрыта.

Тильте берётся за ручку. Мы попадём в прихожую, которая одновременно служит небольшой кухней, и видим дверь в туалет и дверь в комнату. Мы осторожно приоткрываем дверь в комнату.

Бодиль Бегемот сидит в кресле. Двое полицейских что-то ищут, и явно не то, что они случайно обронили, потому что книги Ханса, а также большую часть содержимого шкафов они уже вывалили на пол, и теперь приступили к разборке кровати.

Тильте достаёт свой мобильник, успевает несколько раз сфотографировать полицейских, пока нас не заметили, и вовремя убрать телефон в карман.

Замечает нас Бодиль. Она подзывает меня и Тильте к себе, это совершенно в её духе: она всегда должна восседать на троне, а всем остальным положено подходить к ней.