Дети Силаны. Паук из Башни - [29]

– Начинаю. – Тромгар положил левую руку на холодный белый лоб, а правую на середину груди покойника.

Странно видеть пухлого тэнкриса, готовящегося к чему-то значительному и опасному. Нет, историю всегда вершат харизматичные красивые личности – если они солдаты, и обрюзгшие испорченные толстяки – если они политики. Это, конечно, условность, но я уверен, что историю не творят забавные полные мужчины без амбиций.

Тромгар л’Румар происходит из не особо знатной и не особо богатой семьи. Конечно, все тэнкрисы рождаются и живут, как Первые, величайший вид, в котором даже самый слабый сильнее, чем самые живучие представители других народов. Мы видисты, любой из нас лучше, чем любой из них, такова наша идеологическая аксиома, которую мы, впрочем, никому не навязываем. И все же внутри своего вида мы делимся, и делимся очень строго. Есть таблица знатности, есть таблица богатства, но самая важная из них таблица чистоты крови. Серебряные глаза императорской семьи, сильное древнее семя, передающееся от правителя правителю, – вот хребет нашего вида. Тромгар вышел из обычных тэнкрисов, дворянин по праву рождения, но кто из нас не дворянин! Он прожил бы спокойную благородную жизнь без свершений и славы, если бы не поздно зазвучавший Голос. Долгое время его вообще считали ущербным тэнкрисом, Голос не проявился в детстве, не проявился в отрочестве и позже, пока однажды, на церемонии отпевания своей матери, Тромгар не заставил покойную открыть глаза и заговорить. Голос его повелевал мертвыми, еще одна деталь, не вписывающаяся в образ пухлого тана.

– Он идет, готовьтесь, времени будет немного! – Глаза л’Румара пылали мистической зеленью.

Труп дернулся, потом еще и еще раз, по мертвым мышцам пробежала судорога, и покойник с хрипом выгнулся. Его ногти впились в столешницу, оставляя на ней новые царапины, а изо рта донесся хруст крошащихся зубов. Наконец тело расслабилось, а глаза, полные зеленоватой белизны, слепо уставились в потолок. Сколько бы раз я ни наблюдал за работой л’Румара, не устаю восхищаться.

– Ты знаешь имя своего убийцы? – тихо спросил я, склонившись к уху мертвеца.

– Нет, – прошептал он в ответ.

– Ты знаешь, за что он убил тебя?

– Нет.

– Что ты сделал для него?

– Привез ящик.

– К дому богатого господина в Императорских Садах?

– Да.

– Что было в том ящике?

– Не знаю.

– Как выглядел тот, кто убил тебя?

– Из темноты.

Аберлейн почти смог подавить испуганный вскрик, л’Румар ощутимо вздрогнул, но рук не убрал.

– Что из темноты?

– Он говорил.

– Он скрывался в темноте, и ты не видел его лица?

– Да.

– Что он дал тебе за работу?

– Монеты.

– Где они?

– Под половицей.

– Он уходит, – прохрипел Тромгар л’Румар, обливаясь потом.

– Отпускайте его, тан.

Сородич оторвал руки от трупа, и для покойника словно десятилетия пролетели в одночасье, плоть истлела на глазах, мускулы сползли, кости обратились пылью, только одежда и осталась лежать на столе.

– Себастина, будь так добра, приберись здесь.

– Да, хозяин.

– Единственное, что мне в вас нравится, тан л’Мориа, – устало проговорил Тромгар, шагая к настенной раковине, – вы всегда приводите с собой горничную, чтобы убирать этот беспорядок.

– Вот вам, Аберлейн, еще одна причина, почему на этом столе не лежит Сильвио де Моранжак. Беда в том, что вот так поступить с благородным человеком его родственники не позволят. Последователи Все-Отца крайне трепетно относятся к тушкам своих усопших, знаете? Вы же человек и последователь Все-Отца, вы не можете не знать. А по законам Мескийской Империи у нас абсолютная свобода вероисповедания. Можете хоть фонарному столбу молиться, никто вам не запретит. Право на веру священно, а ее основные постулаты непреложны, если не вредят другим подданным. Вы знаете, что люпсы жрут своих почивших? И это законно, потому что этим они никому не вредят. Так-то. Человек должен лежать в земле, а после работы тана л’Румара в могилу класть нечего. Нечего класть в могилу – посмертия не видать. У вас очень неудобная для меня религия, Аберлейн. Это меня раздражает.

– Э… простите, мой тан.

– Ничего, вы не виноваты. Себастина?

– Все чисто, мой тан.

– Мы уходим. Мои благодарности, тан л’Румар.

– Идите-идите, тан-дознаватель, и не торопитесь возвращаться.

– Вы заметили, Аберлейн? – спросил я у молодого следователя, когда мы шли по полутемным коридорам.

– Заметил ли я, что жилетка, обтягивающая живот тана л’Румара, после процедуры стала ему свободнее, что щеки и глаза впали, а сам он стал бледнее?

– Отличные наблюдения, Аберлейн! Наш добрый тан л’Румар намеренно носит на боках запасы жирка. При работе они расходуются с чудовищной скоростью и к концу трудового отрезка времени он больше походит на насекомое, чем на тэнкриса. Итак, Аберлейн, сейчас вы отправитесь обратно в Край и заставите следователей облазать все полы в той развалюхе! Найдите мне эти монеты! Если уплачено было не купюрами, значит, может что-то быть. В руки деньги не берите, сразу передайте магам, пусть ищут обрывки аур, отличные от тех, которыми наполнен дом.

Как только мы вышли из лифта, Аберлейн быстро зашагал по холлу.

Лавируя между черными мундирами, мы с Себастиной пошли прямо и неспешно, нам уступали дорогу.