Дети рижского Дракулы - [38]

Сонечка не утруждала себя усилиями понять чужих к ней чувств, она рвалась в бой, как молоденький петушок, совершенно не подозревая, что ее может ждать колючая опасность. А в беседах всегда проявляла столько воодушевления, что порой казалось, когда-нибудь эта плещущая через край энергия сыграет ей во вред.

Прошипев свое излюбленное «мизантроп», она притворила дверь. Бриедис дождался, когда классная дама, охранявшая в коридоре покой дознавателя, препроводит ее куда следует, и повернулся к Данилову.

– Григорий Львович, что происходит? – мягко спросил он.

Тот промолчал, продолжая изображать из себя глухонемого невидимку.

– Григорий Львович, убили человека, вашу коллегу, – попробовал достучаться до него Арсений. – Я прошу вас помочь. Этот Сонин рассказ… Она была с детства вздорной, но очаровательной фантазеркой. Вы уж простите, что она доставила вам столько хлопот с этим своим сочинением. Она не желала вам смерти…

– Я знаю, – однозвучно молвил он. – Не хочу вас задерживать. Вам, должно быть, известно о смерти Камиллы Ипполитовны больше моего.

– Будем называть вещи своими именами: она пыталась очаровать и вас, и меня, и еще по крайней мере двоих. Учитель математики до сих пор прийти в себя не может. Личность того, с кем она была в театре Латышского общества, уже устанавливается. Мой помощник, надзиратели ищут по известным притонам и злачным местам Московского и Петербургского форштадтов. А коли не найдут они, искать уже будут из сыскного.

– Никто меня очаровывать не собирался, – таким же монотонным голосом ответствовал учитель. – Камилла Ипполитовна просила вам ее представить, только и всего. Что я и сделал, если помните, недели две назад.

– Вы можете припомнить, с кем она могла иметь связи?

– Нет.

– Кто, по-вашему, мог выкрасть мой «смит-вессон»?

– А то вы сами не понимаете?

– По правде говоря, нет, поскольку Камилла Ипполитовна не являлась ко мне ни в полицейскую часть, ни в квартиру. Револьвер я хранил в сейфе, в кабинете участка.

– Значит, его взял кто-то из ваших, – хлестнул Гриша.

В сердце Арсения закрались непрошеные сомнения.

– Я обязательно проверю эту версию. – Голос его дрогнул. Ведь и помощника своего, и обоих надзирателей пристав знал недолго. Двух лет недостаточно, чтобы обрести уверенность в человеке, порой уверенности не дает и знакомство длиною в жизнь.

– Что за записка? Соня упоминала какую-то записку…

В дверь постучались. Вошла Анна Артемьевна, неся в руках бумаги.

– Как хорошо, что вы, Арсений Эдгарович, и вы, Григорий Львович, еще не ушли.

Оба тотчас поднялись. Полнотелая фигура в платье из легкой синей шерсти с белым кружевным воротничком подплыла к кафедре.

– Григорий Львович, вы меня простите, но я принять этого не могу. – Она протянула учителю его заявление об уходе. – Ваш поступок весьма благородный, но брать на себя вину за чье-то преступление я не позволю. Признаюсь, вы меня огорошили, но сейчас, придя в чувство, я полностью осознаю, что во всей цепочке событий ваш уход станет лишь ненужной помехой дознанию. – И обернулась к приставу, протянув ему листок с наклеенными на нем буквами: – Совершенно позабыла вам его показать.

Пробежав глазами по безликим угрозам, Арсений помрачнел – буквы из театральных афиш, а Камилла была больна театром, и в ее квартире лежала целая кипа и к «Фаусту», и к «Жизни царя», и к «Гамлету».

– Благодарю, Анна Артемьевна. Это все?

– Нет, не все. – Она сделала вдох и еще раз глянула на учителя истории: – Повторю, что не отпущу вас, Григорий Львович, никуда.

Тот тихо, почти про себя проронил слова благодарности, обращаясь к своим коленям. В лице мрачная отрешенность сменилась несчастным выражением, в глазах застыли слезы отчаяния, которые он едва сдерживал.

Начальница обратилась прямым и серьезным взглядом к приставу:

– А вот что касается Камиллы Ипполитовны… Она, конечно, личность возвышенная, училась у самого Моне. Но последние несколько месяцев с нею делалось нечто странное. Она стала растерянной, больной. А еще, – начальница понизила голос, – у нее появились средства.

Пристав добавил в свою записную книжку пометку.

– Теперь все, – и Анна Артемьевна с достоинством вышла.

Данилов так и не поднял головы и не видел, как та закрыла дверь. Пристав с ним опять остался один на один.

– Григорий Львович, это уже серьезней. Ответьте мне, пожалуйста, были ли на вас еще какие-нибудь покушения ранее?

– Не знаю.

– Кажется, вы поведали Соне больше, чем мне. Но я от всей души желаю помочь. Если вас убьют, мы себе этого не простим, – осторожно и неумело продолжал подступаться Бриедис. – Помогите нам.

Сегодня Данилов-младший настроен был особенно мрачно. Обычно Арсению удавалось расположить его к беседе. Но ныне он оставался непреклонен и совершенно на себя не походил, будто вернулось время, когда еще только пристав вошел в его дом и Данилов смотрел на полицейского сквозь, как на других, без доверия, неприязненно, холодно.

– Я могу насчитать по крайней мере два покушения, Григорий Львович. Тот случай, когда вас кухарка обвинила в смерти матери, а потом маслом облила – первый, – рубанул Арсений, устав нянькаться.