Дети разлуки - [96]

Со временем, глядя, как мальчик растет, она спрашивала себя, почему не захотела назвать его Серопом. Ей было четыре года, когда ее отца забрали. Она едва помнила его, худого, сутулого, с выражением безысходности на лице. Но, как ни пыталась, не могла вспомнить ничего другого: ни жеста, ни ласки, ни объятия, даже нежного слова… Ничего! Казалось, в памяти все стерлось, будто кто-то нажал на кнопку «delete» на рекордере прошлого в том самом месте пленки, где был записан ее отец.

Роз удалила все.

И даже в те немногие редкие случаи, когда Сатен упоминала Серопа, не со злостью, нет, скорее с грустью и обреченностью, Роз восставала против этого. «Не хочу слышать ни слова больше», – говорила она и затыкала уши. Ее пробирала дрожь, один раз ее даже стошнило. В глубине души, особенно после того дня, когда она разбила бутылку, она вынесла ему свой приговор, признала виновным, записала в слабаки, трусы, никчемные людишки, не достойные зваться отцами.

Однако по прошествии лет, возвращаясь к этой теме, она смягчила свой жесткий приговор, это твердое убеждение, что ее отец ни на что не годился. Она сама оказалась не такой сильной, как думала. Она стала мягче и, наверное, мудрее. И тогда, не прощая Серопа, но признавая, на какие ужасные компромиссы иногда толкает нас жизнь, она стала невольно искать оправдание его поступку.

И наконец пожалела, что не назвала второго сына именем его деда. Корила себя за то, что не соблюла традиции своего народа. Разорвала цепь, сместила звено, расстроила порядок вещей, заведенный много веков назад.

Но обо всем этом она ни с кем никогда не говорила, только с Артуром.

– Идите переодеваться, – посоветовала она сыновьям. – Скажите Бесси, чтобы она одела вас элегантно.

Торос улыбнулся, показывая щербатые зубы.

– Надену бабочку? – спросил он.

Роз кивнула, и глаза ее увлажнились от умиления.

– Ну, живо! – приказала она, хлопнув в ладоши.

Она смотрела им вслед, пока они убегали вприпрыжку. Торос размахивал руками, стараясь объяснить Левону, как нужно завязывать галстук-бабочку. Она вгляделась в его профиль и в который раз спросила себя, пошло бы ему имя отца, человека с тяжелой и несчастной судьбой?

– Никогда! – воскликнула она со всей любовью, которую испытывала к своему ребенку.

Потом запахнула халат и почувствовала спазм в животе.

– Привет, Роз, как поживаешь?

– Кто это?

– О, извини… Это Эмиль.

– Эмиль, прости меня, я в саду с мобильником, и здесь не очень хорошо слышно. Как дела?

– Неплохо, спасибо, а у тебя? Как все продвигается?

– Отлично. Твои ребята просто прелесть, они соорудили настоящую сцену.

– Я рад.

– Нет, серьезно, жаль будет разбирать ее потом.

– Не беспокойся. Я звонил в надежный гидрометцентр.

– Ах, так?

– Говорят, что могут быть осадки, но лишь под утро.

– Эх, никогда не знаешь, в котором часу народ решит расходиться, – пошутила она.

– Тоже верно.

– В котором часу приедет Микаэль?

– В семь, его привезет наш водитель и подождет, чтобы отвезти обратно домой.

– Он приедет с Лучано?

– Нет-нет, Лучано приедет сам.

– Но ведь он приедет, правда?

– Приедет, приедет.

– Он будет петь только «Дле Яман»?

– Да.

– А если его попросят что-то другое?

– Сложно, у него уже есть ангажемент в девять тридцать, так что он быстро уйдет.

– М-м-м, понятно.

– Мне жаль.

– Знаешь, что я подумала, Эмиль? Было бы здорово, если бы у нас был третий скрипач.

– Третий?

– Да, в оркестре. Как думаешь, сможешь найти еще одного?

– Поздновато, но попробую. Есть одна японская скрипачка.

– Надеюсь, она знает репертуар.

– Главное, свободна, – подчеркнул он.

– Спасибо тебе… и Микаэлю. Какую речь он подготовил?

– Он никогда не готовится, ему нравятся экспромты.

– Достаточно, чтобы не распространяться слишком долго.

– Он не такой.

– Гости уже знают, о чем идет речь, ему надо быть просто душкой и убедить их достать свои кошельки.

– Это не в его стиле, и потом, ты же знаешь, когда он говорит, то увлекает всех без исключения.

– Да, это необычный человек, особенный.

– Еще бы, и мой лучший друг! Что-нибудь еще, Роз? Извини, но мне уже нужно бежать.

– Конечно.

– Сегодня вечером у меня концерт «Нирваны».

– Тогда ни пуха ни пера!

– И тебе ни пуха.

– Эмиль.

– Да?

– Спасибо тебе за все.

– Не за что, до скорого.

– Пока.

Когда Акоп приехал домой, до начала приема оставалась пара часов.

– Удивлена? – спросил он Роз, взяв ее за руку, когда она входила в гостиную из сада.

– Ты уже здесь? – улыбнулась она. Акоп, казалось, только что вышел из салона красоты, надушенный, причесанный, в отличном двубортном костюме с иголочки.

– Поднимемся? – предложил он.

– Пожалуй. Я только что закончила осмотр, – вздохнула она, – и даже поплавала в бассейне.

– Смотри-ка. А я-то думал, что ты уже одета, – шепнул он и томно поцеловал ее в губы, слегка раскрыв халат, не обращая внимания на взгляды прислуги, хлопотавшей вокруг.

Потом он взял жену за руку и повел наверх, в спальню.

– Как все прошло? – спросила его чуть позже Роз, пока сыпала в ванную ароматическую соль.

– Война цен, – вздохнул Акоп. – Кто-то сделал американцам неотразимое предложение. Нас спасли наша репутация и качество продукции.

– Где они собирались шить? – спросила она, сбросив халат.