Дети пустоты - [8]

— Ага, а потом косари начнут шерстить тут все подряд, — осторожно не одобряет идею Губастый.

— О, зассал сразу! — Сапог подскакивает к Губастому и в шутку начинает молотить его: — Тыдыщь! Тыдыщь!

— Хватит вам! — строгим голосом прикрикивает Шуня, возящаяся с тенями для глаз, и странное дело — Сапог послушно садится на свое место.

— Губастый прав. Если гоп-стопить начнем, нас быстро накроют, — подвожу я итог дискуссии. — Бройлер говорил, что, ступив на территорию закона, мы можем оказаться у него… как это…

— Под пятой, — пищит Хорек.

— Во-во, под железной пятой!

— А пошли вы, — отмахивается Сапог. — Нету уже Бройлера! Он вот все хотел так делать, чтобы всем хорошо. И лежит теперь…

— А правда, — задумчиво спрашивает Губастый. — Где он сейчас?

— В морге, — пожимает плечиками Шуня. — Так всегда бывает: увезут мертвого в морг и, если неделю никто не забирает, хоронят где-нибудь.

— Ты-то знаешь? — недоверчиво ухмыляется Сапог.

— Представь себе, — поворачивается к нему Шуня и кокетливо выгибает подкрашенную бровь. — Сапожок, скажи: так хорошо?

— Зашибись, — бурчит он в ответ и краснеет.

Мне художества, сотворенные Шуней вокруг собственных глаз, не нравятся — тут красно, как с недосыпа, тут сине, как с перепою.

— Зашибись, зашибись! — поет довольная Шуня, кидает в безразмерную сумочку свои косметические причиндалы, закидывает ногу на ногу. — А вот если бы максфакторские тени купить… Сапожок, дай денежку, а?

— С деньгами любой дурак сможет, — солидно басит Сапог и изображает задумчивость.

По его сплюснутому лбу ползут извилистые морщины, обветренные губы шевелятся. Наверное, Сапог хочет обсмеять Шунины словечки про «денежку», но не знает как.

— Да, с деньгами хорошо… — пригорюнилась тем временем Шуня. — Мне Анжеличка рассказывала, что у олигархов, если вдруг они разоряются, сразу импотенция наступает. Потому что без денег они себя мужиками уже не считают.

Деньги — любимая Шунина тема. Она на сто процентов уверена, что самое главное в жизни — иметь много-много денег. «Тогда, — говорит Шуня, — будет и любовь, и счастье, и все остальное».

Сапог с ней все время спорит. У него свое мнение:

— Надо место в жизни найти. Такое, чтобы только для тебя оно было. Если найдешь — то все будет, и деньги, и житуха кайфовая. Вот я найду правильное место и поднимусь сразу. Тогда и вас, лохов, к себе перетащу. Дом построю трехэтажный, с баней! Хорек будет у меня дворником, Губастый этим… э-э-э… садовником, во! Слышь, Губастый, садовником будешь? А Пятёру я водилой возьму, гы!

— А меня? — невинно хлопает ресничками Шуня. — Меня кем возьмешь?

— Любовницей, — выпаливает Сапог и снова краснеет.

— Просто каждому свое, — солидно высказывается Губастый, не отрываясь от книжки из стыренного баула. — Кто-то может и без денег. Монахи вон в монастыре живут без всего. Им там хорошо.

— Да че — монахи, — презрительно кривится Сапог. — Им с бабами нельзя, пить нельзя. Ничего нельзя!

— Все равно, все по-разному живут, — упорствует Губастый. — Кому-то власть больше денег нужна. А художники?

— О, щас философия начнется, — хохочет Сапог.

А я при слове «философия» сразу вспомнил Бройлера. Он любил порассуждать про эти самые власть и деньги, про то, что важнее, что первичнее.

«Даже казуистический спор про курицу и яйцо не так значим, с точки зрения познания истины, как вопрос о власти и деньгах. Власть, конечно же, появилась раньше денег. И долгое время, века, тысячелетия она была главной приманкой, основным соблазном для первобытного человечества» — так или примерно так говорил Бройлер, размахивая своими розовыми культями над парящей кружкой с чаем.

Он мог часами плести и про первобытных вождей, которые за власть над племенем крушили дубинами черепа соплеменников, и про хитрых древних льстецов, которые увивались при вождях, славя их ум и силу, и за это получали защиту и пропитание. Мне всегда было интересно слушать Бройлера. Губастый не столько слушал, сколько тоже лез обсуждать, доказывал чего-то. Разозлившись, Бройлер иногда говорил ему: «Ты, Антоша, много читал, но мало понял из прочитанного. Поэтому ты приводишь не те примеры и вспоминаешь не тех авторов. Доказывать свою точку зрения нужно только после того, как она будет сформулирована у тебя в голове. А там, прости, у тебя пока полный ералаш».

Вытеснив таким образом из игры Губастого, Бройлер продолжал развивать свою теорию взаимоотношений денег и власти.

«Деньги, — говорил он, — возникли, возможно, как ответ наиболее мыслящей, но наименее сильной части первобытных людей на произвол облеченных властью вождей. Точнее, вначале появилось оружие, но быстро выяснилось, что сильный и пассионарный неандерталец с дубиной все равно побьет пусть и вооруженного дистанционным оружием — луком, но более слабого и нерешительного претендента на место вождя. И вот тогда появились деньги… Поначалу это были, видимо, какие-то особенные и потому ценные предметы — красивые камешки, раковины, семена редких растений. Кичащиеся своей силой и властью племенные вожди в один отнюдь не прекрасный для них миг обнаружили, что теперь всем имуществом в племени распоряжается какой-нибудь кривоногий лысоватый выжига, сумевший накопить целый куль первобытных денег и попросту скупивший соплеменников на корню.