Дети пустоты - [57]
Вообще тут неплохо. Жратвы до отвала. И главное — тепло. На улице стоят дикие морозы, за сорок пять. Тёха узнавал прогноз — такое будет почти до конца месяца. У нас на этот месяц есть крыша над головой и возможность заработать. Тетя Роза сказала, что увеличивает зарплату Тёхе, Губастому и Шуне. Бригадиру — за то, что он все умеет, Губастому — за кулинарные способности, а Шуня ей просто нравится. Они целыми днями болтают и хихикают о чем-то своем, женском.
В итоге мы получим двадцать тысяч. Этого хватит, чтобы добраться до Уссури.
Вчера приходил пожарный инспектор. Тетя Роза заперла нас в подсобке и два часа поила инспектора коньяком. Мы задубели ждать, когда этот тип в эмчеэсовской форме набухается. Еще она дала ему денег. Кафе начинает работать.
Алик, глядя, как Тёха подсоединяет мойки к канализации и собирает краны, предложил ему присоединиться к их бригаде. Они возились на кухне, заканчивая с плитами. Миша ушел за проводами, Алик закурил. Я был в моечной и все слышал.
— Будешь с нами работать. Приличные деньги, слышь? — сказал Алик.
Но Тёха ответил, что у него есть своя бригада.
— Эти салапиздики? — обидно засмеялся Алик. — На кой они тебе? Ты вон мастер, а эти — балласт, мелкая уголовная шпана.
И тут Тёха сказал фразу, которую я от него никак не ожидал услышать.
— Мы все в ответе за тех, кого приручили, — произнес наш бригадир.
Глава девятнадцатая
Любительская съемка
Уже поздно. Час ночи или около того. Мы с Сапогом чистим картошку в вагончике. На кухне в кафе холодно. Сегодня ночью обещали до минус сорока семи. По радио сказали, что это будет самый холодный день января в Чите за последние сто лет.
У нас в вагончике вовсю шурует обогреватель. Губастый, высунув язык, пристроился с фанеркой на коленях и пишет ценники. Сапог, конечно, предпочел бы не чистить картошку, а сидеть себе и выписывать циферки, но руки у него корявые, и пишет он с ошибками.
Мешок с картошкой стоит у стены. От него пахнет сырой землей. Мне нравится этот запах. В детдоме мы каждую осень ездили на поле копать картошку на зиму. Было весело — костер, шуршащие листья под ногами. Голубое небо над головой. И печеная картошка на десерт.
В вагончике нас только трое. Тёха по просьбе тети Розы чинит водопровод на складе у Чингиса. В том самом складе, куда мы разгружали тюки с фуры. Алик и Миша работают в кафе, монтируют кофе-машину У них сегодня последний день, завтра они уезжают в Каштак, это пригород Читы. Будут там ремонтировать квартиры.
Шуня осталась мыть посуду вместе с хозяйкой кафе. В моечной тепло, посуды мало. По идее Шуня уже давно должна была вернуться, но наверняка они с тетей Розой после работы пьют чай и болтают.
Через десять дней мы покинем Читу. Мне не очень хочется уезжать. Мне тут нравится. Посетителей в кафе с каждым днем становится все больше и больше. Тетя Роза уже пару раз заговаривала о том, что повысит нам зарплату, если мы останемся. Она не хочет искать других работников. Пообещала купить нам санитарные и трудовые книжки, чтобы мы могли работать легально. Шуня и Сапог будут официантами, мы с Губастым — помощниками повара, Тёха — завхозом. Поваром тетя Роза собирается взять китайца со смешным именем Ю-сунь.
Наш бригадир сказал, что подумает.
Сапог кидает очередную очищенную картофелину в кастрюлю с водой и говорит Губастому:
— Э, радио прибавь!
Радио — черный китайский приемник — стоит на полке возле забитого фанерой окна. Фанера — это для тепла. Из маленького динамика звучит песня:
«Гитар, гитар, гитар, джамп ту май ягуар,
Бэби, ю хав э пассибилити плей ит виз ми».
Я английский язык терпеть не могу. Почему мы должны его учить? Нам училка говорила, что английский — язык международного общения. А мы ей — почему? Почему англичане и все остальные русский не учат? А она нам — так сложилось. Англия — передовая страна, а Россия нет. Но мы все равно этот дурацкий язык не учили. И поэтому я ничего не понимаю в песне. Ягуар какой-то, бэби… Фигня, наверное, про любовь.
Бухает входная дверь. Она на пружине — Тёха приделал — и обита старой телогрейкой. На телогрейке все время толстый слой пушистого инея. Я его один раз, когда никто не видел, лизнул. Думал — как мороженое, а он оказался кислым.
Клубы пара влетают в вагончик, и мы не сразу замечаем Шуню. Она стоит у двери и упирается рукой в стену. Почему-то Шуня в синем халатике, в котором обычно моет посуду. И почему-то она плачет.
— Э, ты че? — удивляется Сапог.
Шуня заходится.
— И-и-и…
Это уже не плач — рыдание, нутряное, жуткое. Мы вскакиваем с мест, кидаемся к ней, задаем бестолковые вопросы:
— Что случилось? Кто тебя?
— Во-от! — она протягивает руку.
В руке носовой платок. На платке — кровавое пятно. От Шуни сильно пахнет спиртным. Покачиваясь и размахивая рукой с зажатым в ней платком, она делает шаг, другой. Идет враскоряку, как на ходулях. Возле стоящей на полу кастрюли ее вдруг сгибает пополам и рвет чем-то красным — прямо в чищеную картошку. Тяжелый запах ползет по вагончику.
— Э-э! — начинает Сапог и замолкает.
Мы все растеряны. Мы ничего не понимаем. Точнее, не понимаем умом. Но подсознательно уже догадываемся, что случилось. И от этого теряемся еще больше.
