Дети проходных дворов - [2]

Помимо грабежей садов, мы много играли на территории большого строительного завода, воевали с мальчишками из соседних дворов, дрались с ними и всячески пакостничали окружающим, где только могли. Но не со злобы на людей, а просто для развлечения и незрелого озорства. Когда же наши выдумки надоедали нам, мы разделялись на лагеря и враждовали между собой, устраивая злые потасовки со слезами пострадавших и выяснениями отношений между родителями.

В тринадцать лет я понял, что вырос из штанов мелкого пакостника и ушел со двора в компанию школьных товарищей, которые ходили с разрисованными шариковой ручкой портфелями, в школьных коротких пиджаках с оторванными рукавами, увешанных всевозможными значёчками, булавками и прочим металлическим хламом, бывшим в почете у уличных героев восьмидесятых. За эти внешние атрибуты враждебной западной культуры парни регулярно выслушивали нравоучения от директора школы и учителей, которые взывали о совести и внешнем виде пионера неубедительно, поскольку уже сами понимали несоответствие своих слов с плакатами тонущего соцреализма.

Синий школьный пиджак навсегда был спрятан в утробу шкафа, его вытеснила веселая пара свитеров. Портфель был сменен спортивной сумкой, которую украсила надпись с большими переплетенными буквами НМR, означавшие конечно же — хеви-металл-рок, музыку непонятную, но модную.

Учебный год начался под липами школьной спортивной площадки, где мы все кучковались после уроков. Подростка вообще трудно воспринимать в отдельности от его компании сверстников. Он является сначала частью подростковой биомассы, которая представляет собой отдельный и законченный организм, а потом уже — индивидом. Я сразу же вместе с новым социальным организмом мутировал из бесцельного дворового мальчишки в разряд уличного юноши.

— Пацаны, смотрите, что мой старший братан из Питера привез! — крикнул, приближаясь к нам после уроков, Димка, невысокий, но крепкий и задиристый парняга с копной светло-пшеничных волос и длинной за глаза челкой на бок. Он раскрыл потрепанный портфель и вытащил оттуда чудо-вещь, кассетный плеер с наушниками.

— Ого! Димон! Ништяк! Фигассе! — одобрили мы, наперебой бросившись вертеть в руках небольшую штуковину с красной надписью SONY. Мы все знали, что это такое, но вот так в руках это чудо еще никто из нас не держал. Дима хозяйским движением отобрал у нас вещицу и ловко вставил в нее черную кассету МК-90.

— Плеер — не главное, вы вот это слышали? — и он ткнул нам, включенные на полную силу, наушники. — Это Цой!

В наушниках звучало, что-то совершенно незнакомое, но энергетически заставившее всех затихнуть.

"Постой! Не уходи!

Мы ждали лето, пришла зима.

Мы заходили в дома,

Но в домах шел снег!"

Мы, как могли, по трое прильнули ушами к двум динамикам наушников, покрытых оранжевым поролоном. Магнетический голос нас ошеломил. Это был именно тот идол, которого так хотелось себе завести. Англоязычная музыка хеви-металл не разговаривала с нами, не ставила вопросов и не давала никаких ответов. Это был чистый драйв без мозгов. А тут нас пронзило, что-то родное, понятное, хватающее наши умы за самые нервные корешки!

— Тащите завтра чистые кассеты и еще один магнитофон, перепишем у меня дома после уроков. У меня еще "Алиса" и "Наутилус" есть. — резюмировал Димка. — Дайте спички, подкурить.

Дима движением заезжего фокусника вытащил из кармана своего пиджака чуть помятую сигарету с надписью "Marlboro" и после трех-четырех затяжек, покашливая, пустил ее нам по кругу. Пока еще никто из нас, кроме Димки, курить не любил, но пробовали все и считали это занятие явным проявлением мужества.

Так, с подачи Димкиного брата, у нас в квартирах завелись записи ленинградской волны рока. Музыка стала созидательным наполнением нашей жизни, сюжеты и герои песен заставляли чувствовать мир по-иному. Моя мама, узрев в этом новое и, наконец таки, более-менее полезное увлечение своего сына, наскоро купила мне акустическую гитару. Один из студенческих друзей моего старшего брата, приехавших с ним на выходные из столицы, показал мне основные аккорды, и с тех пор гитара стала обязательным атрибутом наших заседаний под липами.

Я учился, овладевая инструментом. Это было трудно. Металлические тонкие струны резали пальцы и они от этого кровили, пока не покрылись твердыми мозолями.

— Поставь себе капроновые струны. — посоветовал соседский парень.

— Нет, я на этих буду учиться, они звонче и звук тяжелее.

Мне казалось тогда, что рок можно исполнять только на металлических струнах. Это был тот самый случай, когда искусство требовало жертв. До гитары я почти ничем никогда серьезно не увлекался. Я не ходил ни в спортивные секции, ни в кружки всяких "умелых рук". Я даже книги толком не читал. Почему-то в то время герои книг не были мне близки. Фантастику я не воспринимал, ее мир казался мне надуманным, он не пересекался с моим и не резонировал в сердце. Классики навевали на меня тоску, тургеневские и чеховские герои были мрачными и безнадежными, а тонкости их жизней были непонятны. В целом я был пустым горшком, который искал свое наполнение. И поэтика отечественных музыкантов смогла отчасти компенсировать этот голод.