Дети погибели - [28]

– Это мы понимаем-с, – уныло ответил Акинфиев. – Но я должен был что-то сделать… Попытаться остановить их.

Маков резко повернулся к нему. Спросил пытливо:

– Вы могли бы сделать большее: добыть улики и доказательства.

– Каким же-с образом? – опешил Акинфиев.

– Если согласитесь рискнуть, – а риск, действительно, очень велик; Филиппов и погиб, пытаясь найти улики, – я скажу вам, что нужно сделать. И помогу.

Акинфиев покашлял.

– У меня жена больна чахоткой… Почти с постели не встаёт. Трое детей. Дочь на выданье, мальчики – гимназисты…

Маков глубоко вздохнул.

– Ну конечно. Я понимаю. Но доверить такое дело кому-то ещё… Знаете английскую поговорку? Что известно двоим, известно и свинье. А нас уже двое.

Акинфиев помолчал, как-то странно посмотрел на Макова.

– Я соглашусь. Соглашусь, если ваше высокопревосходительство изволит дать слово, что, если со мной что-то случится, моя семья не будет брошена на произвол судьбы…

Маков поднял брови. Рассердился даже: как? Какой-то ничтожный коллежский асессор – условия ставит, прямо сказать, – ультиматум? Но тут же остыл.

– Хорошо, – сказал, как отрезал. Потом добавил мягче: – Даю вам слово, что я позабочусь о вашей семье.

Акинфиев снял шляпу, перекрестился и выдохнул:

– В таком случае распоряжайтесь мною, ваше высокопревосходительство…

Макову внезапно стало жаль этого полубольного человека, который решился до конца исполнить свой гражданский и человеческий долг.

Со вздохом подумал: много в России людей, а вот порядочных, честных – почти нет. Да что «почти» – совсем нет. Как там сказано у господина Гоголя? «Во всем городе один честный человек – прокурор; да и тот порядочная свинья». Кажется, так… Почти сорок лет назад написано – а до сих пор на злобу дня…

Напоследок, проинструктировав Акинфиева, Маков добавил:

– И вот ещё что. На всякий срочный случай – давайте условимся. Если к вам придёт человек и передаст привет… ну, скажем, от Саввы Львовича, знайте: это мой посланец. И с ним вы можете быть совершенно откровенным.

* * *

ПЕТЕРБУРГСКАЯ СТОРОНА.

КОНСПИРАТИВНАЯ КВАРТИРА «Народной воли».

Коля Морозов, как всегда запыхавшийся, вбежал и несколько секунд не мог отдышаться. Он всегда так: не ходит, а бегает, да ещё и вприпрыжку. Может через весь город пробежать, из конца в конец, и не по одному разу за день. Конок, извозчиков не признаёт. Михайлов ждал, пока Морозов, тяжело дыша, торопясь, протирает запотевшие с улицы очки. Вспомнил прошлогодний случай: зимой Морозов бежал на конспиративную квартиру к Кравчинскому, который сидел на карантине перед покушением на Мезенцева. Морозов за пазухой и в карманах нес два револьвера и несколько кинжалов, – Кравчинский готовился к покушению несколько месяцев, каждый шаг обдумывал, оружие долго выбирал. Кравчинский жил на Петербургской стороне, Морозову надо было пересечь Неву. Но по мостам он не ходил – мог нарваться на полицию. Через Неву можно было перейти по особым зимним переправам: тропкам. Тропки эти обозначались ёлочками, воткнутыми в снег. От моста до моста расстояния большие, не набегаешься. Вот и прокладывали каждую зиму по льду по приказу градоначальника такие «ёлочные переправы». Для удобства обывателей.

Морозов был одет в пальто, которое придерживал на груди, – чтобы, не ровён час, не выронить кинжал или револьвер. И – вот же, нетерпеливый! – чтоб было побыстрей, побежал к ближайшей переправе прямо через Летний сад. Бежал, не глядя по сторонам, низко надвинув на лоб фуражку чиновника министерства земледелия. И вдруг – налетел головой на прохожего, почти в живот угодил. Поднял глаза – и обмер: перед ним стоял гигантского роста генерал. Усы, эполеты. И глаза – огромные, навыкат, страшные.

Морозов попятился, торопливо бормоча извинения, и еще крепче прижимая под пальто свой арсенал одной рукой, а другой пытаясь поднять слетевшую фуражку. А генерал молчал, и смотрел так строго, так ужасно… Морозов продолжал бормотать извинения, как вдруг из боковых аллей начали появляться жандармские офицеры. Всё, – подумал Морозов, – конец. Сейчас схватят, паспорт потребуют, – тут-то арсенал и обнаружится.

Но генерал вдруг громко, раскатисто рассмеялся. И как только он рассмеялся, а потом и рукой махнул, – жандармы остановились и снова скрылись за деревьями. Морозов надел фуражку и припустил к Неве что было духу.

Перебежал через Неву, мигом доскочил до квартиры Кравчинского. Выложил оружие, торопливо, ловя ртом воздух, начал рассказывать о происшествии. Кравчинский лежал на диване, читал, слушал вполуха. А потом вдруг заинтересовался, отложил книгу, сел.

Когда Морозов закончил рассказ, Кравчинский странно посмотрел на него:

– Коля, а ты знаешь, кому головой своей садовой в живот угодил?

– Кому? – с испугом спросил Морозов.

И тут же, сам догадавшись, упал на стул без сил.

Господи! Да ведь он на гулявшего царя налетел!..

Потом переживал: такой случай… Такой случай был! Разом самый страшный удар империи нанести! Сразу покончить с главным тираном, с самодержавием! Эх!..

Морозов после того случая долго ходил задумчивым. Наконец однажды сказал Михайлову:

– А знаешь, Саша, я тогда, даже если бы и догадался сразу, что передо мной император, – всё равно выстрелить бы в него не смог. К такому акту готовиться нужно. Это ведь не таракана прихлопнуть, а?