Дети Ивана Соколова - [30]

Я решил, что нам ни в коем случае не надо от него отставать, и сильнее прежнего стал тянуть Валю за руку.

Дяденька взглянул на нее и сказал:

— Ослабла девчоночка!

Он взял ее на руки и понес. Я так и не спрашивал, куда идем. Мы свернули с дороги, взобрались на пригорок и пошли огородом. На грядке лежали огромные переспевшие огурцы.

— Вот и дошли, — сказал дяденька.

В доме были целы все окна. Между двойными рамами белела вата, разукрашенная разноцветными бумажными полосками.

В сенях стояло полное ведро воды и на листе фанеры лежали черные головки мака.

В кухне у печки, гремя заслонкой, хлопотала уже немолодая, дородная женщина, повязанная платочком. Когда мы вошли, она даже не обернулась.

— Детишки из Сталинграда, брат и сестра, — сказал дяденька, снимая полушубок.

«Детишки из Сталинграда»! — передразнила хозяйка. Она повернулась и смерила нас с головы до ног. — Ну, чего у порога стали? Как звать?

Валя опередила меня, ответив за обоих. Видно, хозяйка была чем-то встревожена и возмущена. А тут еще мы оказались.

— Все шляешься, пропадаешь! — накинулась она на мужа. — А мне за все отвечать! Были у нас черт да сатана, что звери вошли, вынь им да положь, а откуда возьмешь?!

И она рассказала, как приехали гитлеровцы и все обшарили в подполе и в чулане.

— Один из них долго здесь лопотал. Все краску хотел продать; а я ему говорю — у нас своей сажи много. Половики не дала, а квашню унесли.

Дяденька в ответ опять произнес только свое «да» и начал снимать с Вали промокшие ботинки. Он положил их на лежанку, а Валю усадил на табуретку, подставил таз и начал намыливать ей ноги.

— Думала, обойдется. А все из-за тебя! Припрятать надо было, закопать, как люди делают, а не ушами хлопать! — ворчала хозяйка, выгребая угли из печки.

А я так обрадовался теплу! Прямо не верилось, что все это происходит на самом деле. Так и хотелось прислониться к печке и погладить рукой лежавшие подле ровные, сухие поленья.

Хозяйка положила нам в глиняную миску ячменной каши и дала по соленому огурцу.

— Похожи, — сказала она, глядя, как мы заработали ложками.

Хлеб ржаной, нарезанный большими ломтями, лежал перед нами. Ешь вволю, как до войны. Хозяйка все хлопотала и приговаривала:

— День завтра воскресный.

Перед вечером зажгли лампадку в углу. Ставни закрыли. Лампадка замерцала, как звездочка, И висячую керосиновую лампу зажгли. Еще раз к столу позвали чай пить из самовара, с постным сахаром. Я даже вспотел и от чая и от удовольствия.

Чайник для заварки был такой же, как у нас дома, — с отбитым носиком. Мама все собиралась новый купить, но «курносый» все равно появлялся на столе.

Хозяйка пила чай из блюдечка и все вспоминала бессовестных, что квашню и продукты унесли.

— Ведь не чужими руками нажили.

Из ее слов я узнал, что она второй раз замужем. Первый муж ее был, как она сказала, дьяконом; второго же своего мужа, дяденьку, который нас привел, она все время поругивала и даже за то, что он был дорожным мастером и на разных снимках с начальством снимался и грамоту ударника забыл со стены снять. Вот гитлеровцы и придрались к ней.

— Как заладили «комиссар!»- еле отбоярилась. Она всех «комиссаров» сняла со стены, а чтобы пусто не было, достала из сундука карточку, на которой снята была с первым мужем после венца, и повесила ее. Держат друг друга под руку; на голове у нее веночек и в руках букет, а у него волосы до самых плеч.

— Вот и пригодилась моя молодость, — сказала хозяйка и гневно посмотрела на дяденьку.

А он сидел, как воды в рот набрал.

Хозяйка взбила подушки и уложила Валю на свою кровать, а мне постелила на лавке в кухне.

Все было непривычно: и крыша над головой, и лоскутное одеяло, а главное, настоящий сон — в тепле.

А где сейчас Оля, Шура, Галина, Вовка, Павлик?

В моих ушах все еще звенел ледяной ветер. Ветер затих, и я услыхал шепот. Это разговаривали хозяева:

— Сами по миру пойдем. Говорила тебе, закопай, а ты на своем настоял и еще два рта притащил. Зачем нам брат с сестрой? Своих не было, вот и не знаешь. Объедят они нас. Только ангелы с неба не просят хлеба. Был бы он один или девчонка одна.

Хозяин только вздыхал. Потом он что-то сказал.

Хозяйка ответила ему совсем громко: — Не они одни горемычные маются. Как привел, так и отведешь. Сам уходи, а я не оставлю двоих!

Рано утром, когда все в доме спали, я поднялся, натянул свою стеганку, на прощание взял с полки ломоть хлеба, взглянул на блестящую ступку и вышел наружу.

Я уходил не оглядываясь. Без меня Валю не выгонят.

По дороге я сорвал два желтых огурца с грядки и с трудом втиснул их в карман стеганки. Огурцы, должно быть, придали мне воинственный вид. Недаром Вовка называл снаряды не иначе, как «огурцами».

Холодно после тепла показалось. Я невольно съежился. Зато дяденьке не придется нас отводить. Я оставил Валю, но не чувствовал себя виноватым. Хоть чужое жилье, а жилье — есть где приклонить голову, и дядька заботливый. Мне почему-то стало его жалко: большой такой, а живет, как сирота.

«Был бы он один или девчонка одна», — шептала хозяйка.

Вот я и опять один. Только не сбиться бы с пути и выйти на дорогу. Я прибавил шагу.

Все было погружено в белесый мрак; из него выплывали то колючий кустарник, то валявшиеся разбитые телеги, повозки, и снова все затягивалось пеленой.