Мне тоже очень хотелось, чтобы как можно скорей привезли молоко.
Как долго тянулось время!
Молоко привез милиционер. Он передал поварихе маленькие бутылочки, и она стала учить девушек, как подносить бутылочки к ротикам малюток. Потом эти бутылочки согревали в тазу с теплой водой. И милиционер, так же как и я, издали смотрел на то, как все это происходит. Он ушел на переправу только после того, как кончилось кормление. Его благодарили девушки и Шура, и он благодарил всех, будто это именно он был отцом всех восьмерых близнецов.
Ночью девушки выносили ящички с детьми из подвала.
Женя-патефончик сняла туфли на каблуках и надела тапочки. Бережно прижимала она к себе драгоценную коробочку.
Шура шла первой. Она указывала путь. «Только бы не уронили», — думал я.
Меня оставили в подвале, а мне не спалось. Я ждал, когда вернутся наши. Я лежал с открытыми глазами и думал: «Я-то знал свою маму, а что смогут вспомнить эти малютки, лежащие в вате?»
Прошло много лет, а об этих младенцах я часто и теперь думаю. Если они остались живы, они уже учатся в школах, получают отметки, носят пионерские галстуки.
На тот берег их переправили благополучно. Одни заботливые руки передали их в другие. На берегу их тоже ждали бутылочки с теплым молоком. И дальше их несли и везли так же осторожно.
Когда девушки ночью вернулись в подвал, я не спал. Шура подошла ко мне, погладила по стриженой голове, велела сейчас же заснуть и сказала: — Пора, пора и тебе за Волгу! Я закрыл глаза, но еще долго не спал. А когда проснулся, не узнал Шуру. На ней вместо обгорелой юбки, чиненной великое множество раз, были брюки. Они были ей чуть коротки, но зато совершенно новые. И новая черная гимнастерка, расстегнутая у ворота.
Только рукава такие, как будто их кто остриг. Обожженная рука Шуры была перевязана белым-пребелым бинтом.
Девушки окружили Шуру, щипали ее, поздравляли с обновкой, называли ремесленником. И действительно, она раздобыла себе форму ученика ремесленного училища, должно быть, специально сшитую рослому парню.
— Я за тобой пришла, — сказала мне Шура. «Значит, за Волгу», — решил я и растерялся.
— В баню, в баню, трубочист! — Шура улыбнулась.
Видно, ее насмешил мой растерянный вид. А у меня сразу же отлегло от сердца.
— У нас, девочки, на Сурской баня воскресла, — продолжала она, обращаясь ко всем. — Я вначале по думала — баня горит, а оказывается, это из котельной трубы, как полагается, дым валит. Водопроводчики постарались. Фашисты к городу рвутся, а мы паримся.
Первый раз в жизни я попал в настоящую баню. Папа мой мылся всегда на заводе под душем и в бане любил попариться, а мама устраивала нам с Олей баню на кухне: нальет в таз горячей воды и начнет тереть с головы до ног.
Эта настоящая каменная баня была двухэтажной. Но для мытья были открыты только подвальные помещения.
Я перепутал краны и ожег себе ладонь горячей водой, от воды на ногах ожили царапины, которых я раньше не замечал. Но все это никак не омрачало моего восторга. Я наслаждался водой.
Добродушный дяденька с ямочкой на подбородке намылил мне спину. Он тер ее и тер, а сам все приговаривал:
— Люблю старых моряков. Вся спина в ракушках! Он вылил мне на спину шайку прохладной воды, шлепнул и сказал на прощание:
— Мыл — не устал, вымыл — не узнал.
Шура ждала меня. Когда я вышел, она крикнула:
— Ах ты, мой красненький! Только сейчас видно, как брови опалил.
Не успела Шура это сказать, как вдруг заговорило радио: на недавно вбитом в землю столбе я увидел репродуктор. Шла передача из Москвы. Диктор таким знакомым голосом передавал утреннюю сводку Совинформбюро о том, что в течение ночи наши войска вели бои под Сталинградом, под Новороссийском и неведомым мне тогда Моздоком…
Мы тронулись в путь только после того, как выслушали всю сводку.
— Жаль, не передали еще одно важное сообщение: про нашу баню, — сказала Шура и засмеялась. — Что удивляешься? Неплохо бы Адольфа позлить. Гитлер хвастал, что двадцать пятого июня он Сталинград захватит, а уже сентябрь, и сын сталевара Геннадий Соколов славно вымылся в сталинградской бане.
Шура всегда мне все рассказывала. Я знал о том, как в степи за Тракторным рабочие-ополченцы приняли бой и не пустили фашистов; как в город прибывали всё новые и новые полки, а главное, хорошо запомнил: «Сталинград не будет сдан!»
Шура каждый день получала нашу «сталинградочку» — «Сталинградскую правду». Газета стала совсем маленькой.
Когда в редкие часы затишья женщины вылезали из подвалов и щелей и на двух кирпичах готовили пищу, Шура подсаживалась к нам, рассказывала об эвакуации, а сама доставала «сталинградочку» и с гордостью говорила:
— Здесь напечатана. Самая свежая!
В городе все еще горели дома. Одни догорали, Другие вспыхивали.
Каждый день фашистские летчики висели над Волгой, обрушивались на переправы, выгружали свой груз на деревянные домишки; черными тучами с тяжелым гулом появлялись они над развалинами.
К бомбежкам прибавился вначале только артиллерийский, а потом и минометный обстрел.
Как начнут совсем близко рваться снаряды или ложиться мины, мы упадем, переждем или продолжаем свой путь ползком.
