Аккуратно приземляюсь на стул:
– Офигеть…
– Но это не самое страшное. Жопа в том, что у нас было несколько вкладов в «СБС-Агро», а он сегодня лопнул. – Востоков красноречиво трясёт в воздухе газетой. – Даже если нам прямо сейчас вернут деньги за все-все оправы, включая японские, это всё равно нас не спасёт: нам нечем платить за аренду, я уже не говорю о наших зарплатах.
После этого он садиться напротив меня, щелчком извлекает из пачки последнюю сигарету – скомканная пачка улетает в ведро – и прикуривает от позолоченной зажигалки.
– Ещё мы должны нескольким региональным клиентам, – выдыхая дымом, продолжает Игорь, – которые заплатили вперёд. Это не очень страшно, потому что люди нормальные, но отдавать всё равно придётся…
Заходит Климов. Свежий, как бутылка кефира, но с тем же выражением на лице, что была у генерального директора пять минут назад.
– Ну? – спрашивает он, швыряя барсетку на стол.
– Гарри, у нас две новости, – отвечает Востоков, – хорошая и плохая.
Климов устало плюхается в своё кресло.
– Давай плохую.
– Мы разорены, – не меняясь в лице, сообщает Востоков.
Раздаётся нервный смешок:
– А хорошая?
– Валера продал Гауди.
Востоков помахивает в воздухе долларовыми бумажками, словно крылышками:
– Это весь наш капитал.
– Осталось только решить, на что потратить… – вставляю я.
Неуместный в данном случае смех поражает всех троих. Нас начинает трясти сильнее, чем тёток на Петросяновых позорищах.
И тут, словно по приглашению, входит Зоя. Бледная, как смерть, не по времени суток накрашенная, источая жуткие ароматы от собственной фирмы.
– А вы всё ржёте! – с порога заявляет она. – В стране чёрт знает что творится, доллар уже почти десять рублей стоит, а вы сидите тут и ржёте, как ненормальные!
– Не обращай внимания, – отзывается заметно повеселевший Востоков, – обычный пир во время чумы.
Зоя обрушивается на свободный стул:
– Меня уво-о-олили!
Зоины телеса начинают колыхать судороги, а по её прыщавой физиономии ручьями стекать косметика. У нас появляется новая забота: её успокаивать. Но мы не против, мы даже за! Как три богатыря, бросаемся мы к ней с утешениями и бутылкой коньяка, которая чудесным образом появляется у Востокова в руке. Зоя какое-то время хнычет, но очень скоро розовеет и успокаивается. Откуда-то возникает закуска, я достаю из чайного угла кружки, и начинается праздник. Мой последний в «Регейне».
Шок от случившегося отпускает меня только в вагоне электрички, летящей сквозь навалившиеся на Москву розовые сумерки. До этого момента я двигался, как сомнамбула, не обращая внимания ни на что, кроме собственных мыслей. Здесь, в знакомой вечерней толчее, я немного прихожу в себя.
Когда поезд приближается к станции «Маленковская», сзади меня раздаётся до слёз знакомый голос:
– Уважаемые пассажиры, обратите внимание на вашу обувь, не сегодня, так завтра ей понадобится чистка!
Закрыв половину лица ладонью, спешно отворачиваюсь к окну.
«Только бы не узнал, жертва кризиса, – думаю я, – только бы не узнал…»
По счастью, бывший генеральный директор ООО «Чистильщик» проходит мимо. У него и без меня полно дел.
Смотрю на мелькающую за окном листву. В кармане моего пиджака лежит пятидесятидолларовая бумажка, в сумке – законченный роман, за спиной двадцать четыре земных года, а впереди…
– Новая жизнь, – произношу я вслух, немного пугая соседку справа.
