Дети, играющие в прятки на траве - [62]

— Можно! — резко оборвал меня мой собеседник. — И не просто можно, но — необходимо. Да! Мы заявляем: ах, мы — люди, все у нас разумно, гармонично, хорошо, и если бы не враг, грозящий нам извне…

— Естественно, грозящий! — хмыкнул я, вновь обретая веру и спокойствие, которые в какой-то миг чуть не покинули меня. — И не извне — он среди нас, коварно затаился, маскируясь под людей, и ждет… А то бы стали мы стараться, ограничивать себя в необходимом, тратить столько средств!.. Смешно не понимать! Вот наконец когда-нибудь покончим…

— И не будет ничего, — сказал печально Левер. — Ничего хорошего. Поскольку зло не в них, а в нас, пойми же! В нас! Мы потому и не покончим с ними никогда. Трескучие, пустые словеса! У нас уже не хватит сил. Мы развалились, деградировали — изнутри, в себе. А все еще кичимся: дескать, Матушка Земля, родившая людей, могуча по определению, и человечество могуче, да и каждый человек — могуч! Ну да, могуч, когда не замыкается в себе, сам на себя, не верует в свою непреходящую роль во Вселенной. Она есть конечно же, такая роль, но, замыкаясь на своих традиционных, архаических стереотипах, якобы научных, извращенных перспективных установках, мы ее рискуем потерять. Уже теряем! — Левер, словно позабыв недавний разговор, вновь оседлал любимого конька. Я попытался было возразить, окоротить его, но он, как тетерев, токующий на ветке, ничего не замечал. Ему, похоже, даже слушатель не нужен был — хватало изначального толчка, намека, чтобы дальше упиваться непосредственно процессом говорения… — Да, — продолжал он, повышая голос, — мы боимся изменить систему ценностей, надуманных во многом и не конвертируемых в русле мировой Истории. Мы тщимся ухватить за хвост прогресс, обвешались со всех сторон дешевой мишурой и побрякушками цивилизации, на каждую поставив штампик с изреченной схоластической идеей, и при этом выпали, да что там — вывалились, с треском, оглушительно гремя, за рамки человеческой культуры. Вот что страшно. Вот о чем бы нам подумать: что важнее — омертветь, окостенеть нам всем в своей цивилизации, все так же гордо именуясь человечеством, но перестав им быть, поскольку это замирание несет в себе конец, или немножко потесниться, выпустив на волю тех, кто совершенней, чтобы вместе с ними сохранять великую культуру и за счет такого симбиоза жить и дальше, не теряя своего лица? Что главное теперь: спасти утилитарную цивилизацию — и сгинуть либо защитить всеобщую культуру, правда, поступившись несколько своей исконно человеческой гордыней? Вопрос сложный, но решать его придется. Времени — почти в обрез.

— Его всегда недоставало, — с важным видом, лишь бы подыграть коллеге и тем самым поубавить его спесь, изрек я очевидную банальность.

Левер вздрогнул и с немалым удивленьем глянул на меня:

— Но это… в общем-то… смешно!

— Возможно. Очень многое смешно. И то, что ты наговорил здесь, да и то, что я могу сказать в ответ. По сути, все легко свести к неумной или неуместной шутке. Выставить в дурацком и обидном свете.

— Как я понимаю, это ты и пробуешь сейчас проделать. Верно? — сокрушенно закачал он головой.

— Помилуй, у тебя какая-то болезненная мнительность! Смысл всяких возражений непременно примеряешь на себя. Так можно далеко зайти.

— Нет, просто я тебе не слишком доверяю.

— Ради бога! Только почему же, в свой черед, обязан верить я? Какие основания? Вот ты наговорил…

— Ну, положим, ты-то знаешь хорошо, что я не вру! — запальчиво воскликнул Левер.

— Вот не факт. Тебе ужасно хочется, чтоб было так. А как на самом деле…

Левер растерянно заерзал ладонями по своим острым, худым коленям. Выдержав длинную, тяжелую паузу, он неожиданно сказал:

— Конечно, хочется! И ты… не надо строить из себя какого-то сверхпатриота! Это неразумно. В наше время — неразумно. Я, по крайней мере, контролирую свои слова и абы что не говорю. Ты можешь в чем-либо со мной не соглашаться, заподозрить меня в ереси, но упрекнуть… Нет! Сто раз нет! Вот если б я пытался доказать, что биксов, предположим, никогда никто не создавал…

— Естественно, — скривился я. — До эдакой нелепости додуматься нельзя!

— А почему? — глаза у Левера внезапно загорелись. — Очень даже можно. И легко обосновать.

— Ну-ну… — с усмешкой произнес я, сам не замечая, что — уже в который раз! — попался на крючок. — Ведь есть огромное количество источников…

— Прекрасно! А нам в точности известно, кто их составлял? И по какой причине? И зачем? Когда? И для кого? Случилось-то давным-давно… Ты в состоянии всем этим документам стопроцентно верить?

— До сих пор я худо-бедно доверял. И тысячи других людей, не самых глупых на Земле… По-моему, есть все-таки пределы, за которыми сомнение становится обычной глупостью, а то и хуже — безнадежным бредом.

— Значит, есть в Истории святыни, о которых — как о мертвых: или ничего в буквальном смысле слова, или только в самой превосходной степени, при этом сочиняя бездну привлекательных деталей?

— Может быть, — упрямо согласился я. — Хоть что-то ведь должно быть истинным!

— Быть или попросту казаться?

— Иногда это одно и то же. Если есть долженствование, императив. — Я чувствовал, что говорю не то, что нужно, но других, не выученных с детства, слов сейчас не находил. Да и особо размышлять на эти темы не пытался никогда…