Дети гламура - [39]

Их поселили в большой, светлой комнате, тетя ходила на цыпочках, все допытывалась, не надо ли им чего-нибудь, покойно ли они себя чувствуют. Она была очень полная, белотелая и красивая, кустодиевской красотой, а мальчик, надо заметить, уже одолжил однажды у школьного приятеля журнал «Художник», где «Русская Венера» предстала перед ним во всей красе и долго потом снилась взрослеющему мальчишке.

Олегу, что и говорить, понравились пухлые, ласковые руки тети Нади, ее румяные щеки и тихий смех. Она не работала, занималась тем, что готовила вкусную, аппетитную еду, ходила по магазинам, смотрела телевизор. Между прочим, тоже с каким-то особым домашним обаянием, и «обеспечивала уют», по выражению ее мужа. Он был почти такой же толстый и очень веселый, но дома появлялся редко — «работал автосервисом», как с гордостью сказала тетушка. А детей у них, как в сказке говорится, не было.

…Через два месяца мать умерла — зачем-то затеяла субботним утром стирку, может, чтобы почувствовать себя полезной, помочь по хозяйству, и, подняв таз с бельем, вдруг рванула на груди новый красивый халат, захрипела и стала валиться на бок. Олег в это время высекал изо льда искры на катке со своими новыми одноклассниками. Он ведь с малых лет катался отчаянно. А в школе его, к слову сказать, приняли хорошо.

И в тот день он был как-то глупо счастлив, забыв о своих бедах и огорчениях, просто радовался морозному воздуху и быстрому движению по хорошо залитому льду.

Когда вечером он пришел домой, усталый и голодный, все уже кончилось. Замеревший от горя и ужаса, Олег не мог не думать о том, что он будет делать дальше, представляя себе детский дом, которым мать пугала его с пяти лет, когда он не слушался. Но тетя Надя, обняв мальчика и обливая слезами его макушку, сказала, что они решили оставить его у себя. Петр Васильевич стоял рядом, покашливал, и глаза у него подозрительно блестели.

С этого момента жизнь Олега чудесным образом изменилась, словно вместе с матерью ушли и горькие воспоминания. Он не верил, что сможет когда-нибудь привыкнуть к тете Наде и дяде Пете, к их светлому дому, где на стенах висели картины, а полы были покрыты мягкими коврами, не думал, что привыкнет к обильным и вкусным обедам, к воскресным прогулкам, когда они на машине выезжали в театр, или на выставку, или за город, если позволяла погода. Но он привык, может быть, потому, что тетя Надя была родной маминой сестрой и была на нее похожа? Первое время он тосковал по матери, плакал ночами в подушку, вспоминая ее жесткие ладони, вспоминая песни, которые она пела ему в детстве, — про коричневую пуговку и про храброго барабанщика. Отца же не вспоминал больше никогда и внутренне не подготовился к тому, что через много лет боль от того удара неминуемо настигнет его.

Мать перед смертью сменила фамилию на свою, девичью, и Олег получил в наследство маркировку из ее поколенной росписи — ее фамилию. Может быть, и поэтому тоже все, связанное с отцом, он забыл так скоро, так решительно? Он просто не воспринимал той ведущей в непроглядное прошлое фамилии, а она нет-нет да и проскальзывала то в скандальных, приятно щекочущих нервы обывателя документальных фильмах, то в дурацких альманахах, то, подобно мертвому осеннему листу, срывалась у кого-нибудь с языка, словно бы с ветки заколдованного родового дерева. Но Олег предпочитал сжигать листья. И не нашлось никого, кто бы предупредил его, что это будет помогать лишь до поры…

Закончив школу, он поступил в университет. Его приемные родители подарили ему новенькую двухкомнатную квартиру, и Олег совсем забыл о том, что так потрясло его душу много лет назад.

Первый сигнал тревоги относился именно к этому времени. Он выпил на вечеринке… Крепко выпил, хотя пить не любил. И, целуясь с какой-то барышней, укусил ее за губу. Пошла кровь, барышня подняла крик. Его увела Жанна. Чудом удалось избежать скандала. Окровавленного, испуганного, пьяного, Жанна привела его домой и заставила встать под душ, заварила зеленый чай, погладила по голове… И он неожиданно рассказал ей — про отца. И словно бы от этих хмельных откровений потревоженные им злые тени полезли изо всех щелей подсознания, все равно как если бы он развел костер в темной пещере.

С этого момента начались его мучения. Словно на спиритическом сеансе, он вызывал духов прошлого, он перелопатил газеты и книги, где чужие люди говорили об отце (в тоне этих статей неизменно чувствовалась дрожь отвращения, как при виде убитой гадюки), он пытался понять: почему? Что было в этом тихом человеке, что толкало его на эти зверские, бессмысленные убийства? Внешне это никак не сказывалось, значит, было внутри, значит, могло быть и в нем, Олеге…

Он напряженно рассматривал себя в зеркале, но почти ничего от отца не видел. Фигура была материнская, крупная, ширококостная, глаза ее же — такие и у тети Нади, серые глаза в обрамлении черных ресниц врастопырочку. Но вот густые русые волосы — отцовы, и длинные пальцы тоже его… И при мыслях о руках убийцы Олег начинал стонать сквозь зубы, мерить шагами комнату и хрустеть зубами.

Он похудел и почернел, все чаще стал замыкаться в себе. Друзья заметили это. Андрей предположил, что Олег поражен «безответным чувством», посыпались приколы, предположения относительно кандидатуры жестокосердной избранницы, потом шуточки затихли. Тем более что Олег на них не реагировал. И Жанна тоже не смеялась.