Дети большого дома - [40]

Меликян успел уже несколько раз побывать на КП полка, у майора Дементьева. Сархошев же ни разу не удосужился навестить подразделения, хотя за последние дни несколько раз попадал под артиллерийский обстрел и бомбежку. Он никак не мог понять — что за необходимость лично бывать в ротах, тем более что еще ни разу не получил замечания за свою работу? Транспортная рота, подчиненная ему, работала как хорошо смазанный механизм: многие ездовые обратили на себя внимание отвагой, своевременно доставляя боеприпасы на передовую линию под сильнейшим огнем неприятеля. Среди них были раненые и даже убитые. И этим Сархошев гордился: значит рота участвует в боевых действиях! Он даже подумывал о том, что командир полка отметит боевую работу роты, а ее командира представит к награде наряду с другими офицерами.

Дементьев был доволен также работой начальника снабжения. Но Меликян не думал об орденах: что сделано для того, чтобы заслужить награду?

Солнце уже зашло. Золотистый отблеск заката померк на полях. Спускался прохладный вечер, когда Меликян зашел к Сархошеву.

Сархошев озабоченно подвязывал к поясу гранаты, проверял револьвер, старался поудобнее приспособить на голове каску, которую почти не носил до этого, жалуясь на ее тяжесть.

Меликян оглядел его и невольно подумал: «Боится».

— Снаряжаешься, Сархошев? Там только тебя и поджидают; как покажешься — так и бросятся на тебя!

— Неуместные шутки! — кисло ответил Сархошев. — Воин должен быть всегда наготове.

— Что правда, то правда, прошу прощения, — согласился Меликян. — Но если захватишь с собой и пулемет, будет еще лучше!

— Не вижу надобности в пулемете.

— Ну, раз не видишь, пойдем и так; может, удастся и нам совершить какой-либо подвиг.

— Совершают подвиги люди не лучше нас.

— Я это и говорю.

— Вот дружку твоему не удался подвиг, так он воспользовался царапиной на руке и исчез.

— Какой дружок? — с удивлением переспросил Меликян.

— Да твой драгоценный Аршакян!

— Не стерпел, опять о нем заговорил! Горит, видно, у тебя сердце, Партев Сархошев! Но хоть разорвись, тебе с ним не сравняться. Покажи, что ты мужчина, тогда и говори о нем!

— А разве я не выполняю все, что мне приказывают? Он-то теперь спокойно спит в госпитале или шутки шутит с сестричками…

— Вставай, вставай, пойдем, не болтай лишнего! — уже не на шутку рассердился Меликян.

Сархошев не ответил. Повернувшись, он во весь голос крикнул:

— Бено! Эй, Шароян…

С винтовкой через плечо вбежал боец.

— Живо! Идем! — распорядился Сархошев.

— Ишь ты, с телохранителем расхаживаем, словно генералы!

Меликян вышел первым, шагая с проворством юноши. Он был представителем того типа людей, которые и после пятого десятка не чувствуют бремени лет и никогда не говорят о том, как действует у них сердце или какие боли чувствуют они в ногах. Людям такой закваски одинаково хорошо живется и в долинах, и в горах, и в южных краях, и на полюсе. Куда бы ни бросала их жизнь — везде им хорошо, всюду они как дома!

За Меликяном хмуро шагал Сархошев, а по его пятам шел Бено Шароян. Темнота в лесу казалась непроницаемой. Но вот они выбрались из лесу в открытое поле. Край неба на западе багровел от пожаров. По- пролетающим фашистским самолетам снизу стреляли трассирующими пулями, которые стремительно поднимались в небо и потухали в воздухе. Навстречу двигались человеческие фигуры — то одиночные, то группами.

— Кто это? — спросил Сархошев.

— Вероятно, раненые, — не оборачиваясь, отозвался Меликян.

Гул артиллерии усиливался.

— Видно, в атаку переходит, — пробормотал Сархошев.

— Э, нет, по ночам он в атаку не ходит! Обычная артиллерийская дуэль, больше ничего.

Над их головами пролетел снаряд и разорвался сзади, в лесу. За ним — второй, потом третий, уже совсем близко. Меликян спрыгнул в какую-то воронку. Сархошев повалился на него.

Мимо галопом проскакал какой-то всадник, направляясь на передний край.

— Дорогу бомбит, сукин сын, — огорченно заметил Меликян. — Переждать придется, пока утихнет. А ты чего торчишь там, Шароян? Спускайся в воронку.

— Настоящий бандит, не знает, что такое страх, — понизил голос Сархошев. — Но я не понимаю — чего хочет от нас этот комиссар? К чему было отправлять нас в роты? Если б какое-нибудь задание — еще понимаю.

— Приказ остается приказом, — спокойно возразил Меликян.

— Может быть, майор об этом ничего не знает. Каприз комиссара — и больше ничего!

Меликян выскочил из воронки.

— В армии капризов нет, есть приказ. Идем.

«Ограниченный человек. Казенщина!..» — идя вслед за Меликяном, думал о нем Сархошев.

Ракеты непрерывно освещали холмы и воронки. Висели в небе неподвижные белые огни, подвешенные к маленьким шелковым парашютикам, невидимым невооруженному глазу. Вокруг них искорками вспыхивали и потухали трассирующие пули.

— Наши бьют, чтобы потушить. А он все подвешивает осветительные ракеты, чтоб артиллерия могла бить по нашим позициям! Не так уж они храбры, трусят темноты. Видел я их: только техникой и держатся! Пусть только у нас техники прибавится — увидишь: один русский с ихними пятерыми справится.

Меликян почувствовал, что его никто не слушает. Он обернулся. Фигуры Сархошева и Шарояна маячили далеко позади: они отстали на сто — сто пятьдесят шагов.