Дети большого дома - [152]

Не доходя шага до машины, политрук стал навытяжку.

— С какого времени вы в армии?

— Четвертый месяц, товарищ генерал, — смущенно ответил политрук.

— Чем занимались до войны?

— Я — аспирант философии, товарищ генерал.

Член Военного Совета улыбнулся.

— Поправьте свою пилотку. Звездочка у вас оказалась на затылке, а она должна быть на лбу. Постарайтесь, чтобы этого больше не повторялось, товарищ философ!

Политрук снял с головы пилотку и, убедившись, что замечание заслуженно, покраснел словно школьник.

— Ну, идите.

Выпрямившись, политрук круто повернулся и парадным шагом пошел по дороге. Вася Мельников внимательно смотрел на генерала. «Ясно, он сегодня что-то невесел».

— И как вы заметили на таком расстоянии, товарищ генерал?

— Гони, гони!

Через два часа они добрались до штаба армии, разместившегося в овражке, заросшем кустарником. Луганской вышел из машины и молча зашагал к своей палатке, отвечая безмолвным кивком на приветствия встречающихся военных.

Отряхнув насевшую в дороге пыль и умывшись, генерал развернул на столе большую топографическую карту. В эти минуты он, казалось, видел только эту испещренную разноцветными пометками карту, с ее полями, реками, селами и городами. И на ней передвигающиеся массы людей — целые армии.

Принесли завтрак, поставили на столик рядом, но генерал и не вспомнил о еде.

Вошел начальник политотдела армии.

— Разрешите, товарищ генерал!

Член Военного Совета поднял голову, взглянул на начальника политотдела. Нужно было подписать несколько приказов о новых назначениях.

— Оставьте, я просмотрю, — негромко проговорил он.

Луганской взглянул на часы. Оставалось еще больше часа до совещания командиров и комиссаров дивизии, на котором командующий армией должен был сделать сообщение о новом наступлении наших войск.

За последние два дня обстановка так неблагоприятно изменилась, что подготавливаемое наступление казалось почти рискованным.

Прошедшей ночью он не скрыл своих сомнений, когда вместе с командующим армией был вызван в Военный Совет фронта. Но тем не менее решение было принято.

Командующий армией принял весть о предстоящем наступлении с энтузиазмом, выразил уверенность в успешном завершении задачи. Это не удивило Луганского: он хорошо знал командующего армией. Им можно было искренне восхищаться, горячо любить за многие чудесные черты характера, но безоговорочно соглашаться со всеми его решениями было трудно. Герой гражданской войны, человек с большими заслугами, пылкий и энергичный, он своей восторженностью иногда вызывал у окружающих снисходительную улыбку, а то и чувство сожаления. Нет, тяжелое создалось положение на фронте, очень тяжелое! Правда, на их рубеже достигнуты известные успехи, но средние командиры и политработники не знают общего положения. Они ждут приказа о наступлении, они бесстрашно пойдут в бой завтра же, и армия, несомненно, продвинется вперед.

«А если противник хочет нас заманить и отступает на этом участке, чтобы наша армия продвинулась вперед?» — подумал вдруг Луганской и начал ходить по палатке. Эта мысль возникла у него еще накануне. Сейчас он серьезно задумался над такой возможностью.

Вошел адъютант, молча положил на стол полученную почту и так же молча вышел из палатки.

Генерал перебрал конверты. Вместе с должностной перепиской в пачке были и личные письма, и среди них конверт, надписанный рукой невестки: она не писала, а словно вырисовывала четкие красивые буквы. Луганской разорвал конверт, и наземь упала карточка. Он нагнулся, поднял: внучка была снята с бабушкой. Максима Александровича охватило волнение.

Личная жизнь в эти минуты вытеснила военные заботы, хотя несколько минут назад казалось, что ее нет, что она осталась за семью морями, за семью горами, далекая и забытая, что есть на свете только война и на войне — обремененный бесконечными обязанностями человек. Максим Александрович то вглядывался в смеющееся лицо внучки, то переводил взгляд на лицо жены. Закрыв глаза, он представил себе восемнадцатилетнюю работницу, которую встретил на тайной сходке одной из ячеек партийной организации Краснопресненского района в 1912 году. Только что принятая в партию Василиса успешно выполняла самые опасные поручения. Узнав друг друга по подпольной работе, они поженились. Совместная жизнь в течение трех бурных десятилетий не охладила ни любви, ни уважения. И вот теперь она уже старая женщина, та Василиса, которая когда-то с оружием в руках сражалась на баррикадах во имя революции… Внучка обняла бабушку за шею, смеется, а на лице бабушки нет улыбки. Печальной, даже мрачной выглядит Василиса.

«Еле смогла уговорить маму сняться, она не хотела, — писала невестка. — Ты и сам заметишь, как она изменилась. Может быть, именно потому и не хотела. Она почти все время на заводе, по ночам и трех-четырех часов не спит. Бывает, что приедет домой, собирается лечь отдохнуть и вдруг передумает, опять едет обратно на завод. Так что знай: мама тоже выполняет военное задание, и задание немаловажное! Она просила меня не писать тебе, но я ослушалась. Вместе с другими директорами ведущих заводов, министерство представило к награждению и маму. Я это узнала не от нее, другие сказали. Как-то раз она не пришла ночевать, и я поехала на завод — узнать, в чем дело. Там-то и рассказал мне об этом секретарь комитета. „Ваша свекровь, говорит, настоящая героиня! Все удивляются энергии Василисы Петровны, берут пример со старой большевички“. Рассказала я об этом маме, а она улыбается. „Хорошо бы снова стать молодой и здоровой — поехала бы на фронт!“ Возвращается домой вконец измотанная и все же находит силы возиться с внучкой, рассказывает ей сказки. Очень подействовала на нее весть о гибели сыновей тети Насти — Вани и Коли. Первый раз увидела я — слезы на глазах мамы. Ты же знаешь, как она любит сестру. В день, когда была получена эта весть, мама не поехала на завод, ночевала у тети. Через несколько дней мы получили письмо от Саши, с карточкой. Он уже майор, командует полком. Мама очень долго смотрела на карточку, потом на твой портрет на стене, и я поняла, что ее радует сходство сына с тобой. „Словно карточка Максима в молодые годы…“ — тихо сказала она.