Дети большого дома - [138]

— Смотри вперед, браток! — оказал Микола, обнимая за плечи Аргама. — Трудный был переход, но мы оставили его позади. Смотри вперед!

Аргам был в приподнятом настроении, он чувствовал себя героем, и героями казались ему все товарищи.

— Надо временами оглядываться на пройденный путь, посмотреть, какие позади тебя силы, чтоб спокойней идти вперед, — ответил он Миколе тоном бывалого воина.

— С этой точки зрения можно! — согласился Микола.

Во второй половине дня снова завязались бои. Полк Дементьева разгромил пытавшегося оказать сопротивление врага, взял в плен до роты фашистских солдат и стремительно двинулся вперед.

Вечером полк закрепился на новых позициях. Лежа среди цветов и зелени рядом с Арсеном, Микола шутил:

— Хорошо мы поработали с тобой сегодня, Арсен Иваныч! И на завтра, и на послезавтра, и на все дни у нас хватит сил. Наступление, братец ты мой, продолжается!

LIX

По приказу комдива и начполитотдела Аршакян во время наступления должен был находиться в тыловых подразделениях дивизии. Надо было проследить за переброской раненых, за тем, чтоб не было перебоев в снабжении боеприпасами, а в случае продвижения войск немедленно отправить вслед за ними санбат.

Еще до рассвета Тигран прибыл в автороту дивизии. Вместе с командиром ее он проверил оборудование и готовность машин, запасы горючего, поговорил с шоферами, объяснил, что успешность операции во многом зависит от энергии и мужества людей, доставляющих боеприпасы. Может случиться и так, что снаряды и мины придется перебрасывать на переднюю линию под огнем.

— Можете не сомневаться, наши руки не дрогнут. А что до направления — ясно! — отозвался один из шоферов.

В темноте Аршакян не мог разглядеть лица говорившего, но видел, что перед ним стоит великан.

— Как ваша фамилия?

— Косолапов Петр Алексеевич, из Армавира. Никто у меня анкеты не спрашивал, но она была всегда чиста. Мы, шоферы, народ сознательный.

— Иначе и не должно быть. На этот раз, однако, требуется исключительная сноровка!

— Сознаем, товарищ батальонный комиссар! — повторил Косолапов.

Шофер, должно быть, весело улыбался, а ровно гудящий бас позволял предполагать, что у него мужественное лицо и спокойные, крепкие нервы. Рядом с Косолаповым и вокруг него стояли шоферы и своим молчанием словно давали ему полномочия говорить от имени всех.

— Все мы уже с осени понюхали пороха. Один только среди нас зеленый, да и тот вперед рвется… — раздался чей-то голос.

— Лишь бы дали шоферу оперативный простор!

После автороты Аршакян побывал в полевой хлебопекарне; на опушке березовой рощи его обдало ароматом свежевыпеченного хлеба.

Уже светало, когда он прибыл в санбат. Перед домами небольшого хутора, под цветущими акациями, в напряженном ожидании стояла группа врачей, санитаров и медсестер. Видно было, что никто из них за всю ночь не сомкнул глаз. Тигран заметил длинную и хмурую фигуру главврача санбата Ивана Ляшко. Словно статуя, стоял он в кругу подвижных и суетливых сестер. Подойдя ближе, Аршакян поздоровался со всеми.

— Ждем! — проговорил небольшого роста врач, снимая очки и протирая их платком.

— Здравствуйте, товарищ батальонный комиссар! Давненько у нас не бывали, — послышался голос Марии Вовк.

— Здравствуйте, Вовк, здравствуйте! Как будто подросли, а?

— Да это у меня на сапогах каблуки высокие! Хотя, кто знает, может быть и выросла, — рассмеялась девушка.

Каким удивительно мирным выглядело это утро! Все не отрывали глаз от юго-запада, хотя передовая линия была далеко и все равно ничего нельзя было разглядеть. Врач в очках беспокойно дергался.

— Такое затишье всегда к буре! — изрек он тоном оракула.

И, посмотрев вверх, добавил:

— Небо-то ясное, но все равно быть грозе!

На лице главврача мелькнула улыбка, столь редко озарявшая лицо Ивана Ляшко.

Он с. мягкой иронией спросил коллегу:

— Почему бы вам не писать стихов, Яков Наумович?

Тот с удивлением взглянул на Ляшко и, подумав, ответил:

— А почему вы думаете, что я их не пишу? Кто глубоко чувствует, тот не может не писать стихов.

— А разве среди хирургов встречались поэты? — справилась Вовк.

— Вероятно, встречались. И если даже не встречались, то будут теперь! Не думайте, пожалуйста, что хирургия и поэзия — вещи такие уж… несовместимые. Наоборот! Музыка является любимым искусством хирургов. А почему это — я вам сейчас объясню…

Послышался продолжительный гул, затем глухие раскаты, слившиеся в беспрерывный грохот.

— Началось! — проговорил торжественно Яков Наумович.

Вместе с комиссаром санбата Аршакян пошел осмотреть хаты и палатки, в которых должны были разместить раненых и делать операции.

Грохот нарастал. Проводив, взглядом стаи самолетов, направлявшихся в сторону врага, все собрались в одной из хат, чтобы позавтракать, позднее могло не оказаться времени зайти в столовую санбата. На лицах врачей читалось то беспокойство, которое бывает у бойцов перед атакой. Они готовились идти в бой против смерти, вооруженные сверкающими ланцетами, щипцами и всем, что составляло их оружие. Некоторые молча хлебали гороховую похлебку с большими кусками мяса, иные ели, не глядя в тарелки, продолжая говорить.

Иван Ляшко, как всегда, хранил молчание. И, как всегда, оживленно выражал свое мнение Яков Наумович Кацнельсон. Он что-то разъяснял, не колеблясь высказывая самые смелые предположения. Энтузиазм его не знал границ, слова лились нескончаемым потоком.