Дети богов - [2]

— Спасибо, что предупредил о падении, — я поблагодарил лежащее дерево. Дерево промолчало. Наверно, обиделось.

Не рискнув повторять попытку залезть на дерево, пусть даже другое, здоровое и крепкое, я отправился в лес. Сухие веточки и камни кололи босые ноги — ботинки остались на поляне, вытащить их из‑под тяжёлого ствола мне не удалось. Медленно продвигаясь в сумерках плотного полога огромных деревьев, я пытался вспомнить хоть что‑то, что помогло бы определить направление и идти по нему — кружить по лесу не хотелось. В голову упорно лезла только одна фраза — «мох растёт с северной стороны». Ну, мох, так мох, однако первый же пень оказался равномерно покрыт им со всех сторон. Здравствуй, южный полюс.

Потом я шёл вдоль быстрого, широкого ручья, прорезавшего дорогу в мягкой земле. Ручей вскоре разлился и, выскочив из леса, влился в медленную реку. На её противоположном от меня берегу стояли дома. Но дома я заметил позже — внимание привлекла лодка, угоняемая слабым течением от барахтавшегося в воде человека. Второй человек держался за борт лодки и пытался забраться в неё.

На берегу, на песчаной косе собрались люди. Один, в тёмно — красном платье, бегал между ними, размахивал руками с зажатой в них большой палкой и что‑то кричал. Ветер относил звуки в сторону, и разобрать его слов я не мог. Остальные в нерешительности толпились у кромки воды, но, ни сталкивать в воду лодки, стоящие на берегу, ни самим лезть в воду и спасать тонущего, они не торопились.

Человек в воде уже почти скрылся под взбаламученной поверхностью реки, но всё ещё сопротивлялся, иногда поднимаясь над водой. Повинуясь невнятному импульсу, я бросился в воду. В голове мелькнула мысль, что было бы забавно, если я не умею плавать и интересно, стали бы спасать ещё и меня, но этому интресу не далось сбыться — я уверенно поплыл к тонущему человеку. Река оказалась тёплой и поначалу неглубокой, но ближе к середине дно резко оборвалось вниз. На поверхности никого уже не было. В прозрачной воде хорошо различалось медленно опускающееся на дно тело. Я нырнул. Река обдала меня ледяной струёй подводного течения, но позволила поднять утопленника и выплыть с ним к берегу. Двое мужчин вошли в реку по пояс и вытащили тело на берег. Пока я выходил из воды и переводил дыхание, к ним подскочил тот человек с палкой. Теперь я смог разглядеть его получше — невысокий, толстоватый, он носил не платье, как мне показалось издалека, а объёмную рясу, отчасти скрывавшую его толстоту, а в руке держал не палку, а деревянный жезл с утолщением на конце. Отогнав этим жезлом от утопленника людей, он склонился над ним, всмотрелся в его лицо, брезгливо потрогал за щёку и закричал сорванным визгливым голосом:

— Он умер!

В толпе всхлипнула женщина, но подходить к телу никто не решился.

— Да ты даже пульс не проверил! — возмутился я, отталкивая толстяка в сторону. Тот только злобно посмотрел на меня, но подавил протестующую фразу.

Я разглядел, наконец, кого вытащил из воды. Молодой человек, ещё ребёнок, неподвижно лежащий на песке с синюшным цветом лица действительно выглядел совсем неживым. Я перевернул его на живот и перекинул через колено. Из его рта и носа полилась вода. Нас окружили люди, но они только молча смотрели, не подходя близко. Женские всхлипы нарушали угрюмую тишину. Вылив из мальчика воду, я начал делать ему искусственное дыхание. Вдохнул в него воздух, нажал на грудь, нажал, нажал…. опять вдохнул… Синева с лица мальчика спала, он перевернулся на бок и закашлялся. Сразу же выскочила, расталкивая толпу, пожилая, но ещё не старая женщина, скорее всего мать, обняла мальчишку и стала радостно его целовать.

Я встал и огляделся. Толстяк злобно молчал, но это молчание давалось ему нелегко — вены на висках вздулись, лицо побагровело, кадык прыгал по горлу, заталкивая слова обратно, не позволяя им выскочить изо рта. Пальцы с такой силой сжимали жезл, что костяшки побелели. Но он держал себя в руках. Люди кто смущённо смотрел под ноги или в сторону, кто угрюмо, исподлобья, — на меня. Неуютно было стоять в их окружении, и я поспешил уйти с берега. Толпа молча расступилась, пропуская меня на дорогу. Отойдя на несколько десятков шагов, я обернулся. Толстяк снова размахивал своим жезлом, что‑то крича и доказывая. Кто‑то его слушал, кто‑то нет, занятый спасённым мальчиком. А кто‑то продолжал смотреть мне вслед.

«Да что это с ними?» — мысленно спросил я себя и ускорил шаг, — «будто у меня на плечах не голова, а кочан какой. Или же я тать беззаконный, которому и слово сказать — преступление». Негостеприимная деревенька осталась позади. Неровная глинистая дорога, извиваясь между лесом и полями со свежескошенной травой, скрыла дома за поворотом. Здесь, возле больших валунов, я выжал, наконец, мокрую одежду. На берегу этого сделать не успел — торопился спасти мальчишку. А после… после было не до комфорта — слишком сильно ощущалось тогда напряжение и хотелось уйти оттуда как можно быстрее. Сидя на камне и ожидая, когда вышедшее из‑за облаков солнце высушит одежду, я вспоминал произошедшее. Люди меня опасались, будто не знали, что ожидать и как себя вести. Злоба была лишь в толстяке. Страх и бессильная злоба. Знать бы ещё, что я сделал не так.